Он смотрит на меня злыми глазками.

— Какой, — говорит, — я к чертям свинячьим тебе генерал! Марк Подрабинек, заслуженный артист Конотопского драматического театра! Трагик, между прочим. Гамлета играл! Угораздило же меня родиться похожим на этого поца Гитлера.

Теперь таскают по всяким учениям, недели не проходит, чтоб какой-нибудь ухарь-сержант вроде тебя по шее не насовал!

Мне, конечно, смешно, но я сдерживаюсь, вида не подаю.

— Я, — говорю, — не сержант, а старшина. Если чего не так — прошу прощения.

В общем, взлетели мы. У них там вокруг аэродрома зенитки были понатыканы — но по нам никто стрелять, конечно, не посмел. Два самолета в воздух только поднялись и вслед за нами пошли.

Тут товарищ Жора говорит Катерине:

— Доставайте рацию, вызывайте авиаподдержку. Идем в квадрат Р-17.

— А как же режим радиомолчания? — Катерина спрашивает.

Он хохочет.

— Какое уж тут радиомолчание, когда вы самого Гитлера в заложники взяли! Всего мог от вас ожидать, но такого!

Короче, вызвала Катерина подкрепление. И у самого леса, где мы пилота нашего оставили, встретили нас три ястребка. Боя, понятное дело, никакого не было, те самолеты, что за нами шли, крыльями покачали и повернули назад.

Сели мы на картофельном поле, около леса, капитан с товарищем Жорой за пилотом отправились, а мы с Николаичем, Катериной и актером-трагиком Подрабинеком стали костерок жечь и картошку выпекать — целый день на голодный желудок бегали, проголодались.

Через час они вернулись, причем пилот на своих двоих шел, хотя Шибанов с Жорой его и поддерживали. Подошли они к нам, пилот вдруг Катерину к себе прижал да как расцелует в обе щеки.

— Рассказали мне, сестренка, что если б не ты, лежать бы мне парализованному. Я теперь твой должник навеки.

Катерина в краску. Шибанов говорит:

— Ладно девчонку смущать, садись ешь вон давай.

Не нравится ему, когда кто-то к Катерине лезет, пусть даже и с благодарностями. Эх, думаю, капитан, это ж ты еще про цветочки не знаешь…

Сидим, едим. Так хорошо — будто побывал в самом пекле, и оттуда вернулся. Сейчас бы, конечно, водочки граммов сто — еще лучше было бы.

— Слышь, земляк, — спрашиваю я пилота, — у тебя авиационного спирта случайно на борту не заныкано?

И тихо так вроде спрашиваю, но у Жоры ушки на макушке.

— Отставить спирт, — говорит. — Операция завершена, и завершена успешно, но у меня есть целый ряд замечаний к личному составу.

Мы молчим, ждем, чего дальше будет.

— Назначенный мной старший группы, капитан Шибанов, вел себя безынициативно, командиром и руководителем операции себя не проявил.

— Позвольте, — вспыхивает Шибанов, — я не был готов к тому, чтобы взять на себя такую ответственность. Вы же сообщили о том, что не будете командовать за несколько минут до начала операции!

— В реальных условиях меня могли бы просто убить, — отвечает Жора, и голос у него лязгает, как железо. — И вы, как старший по званию, обязаны были принять на себя командование группой, вне зависимости от того, готовились вы к этому или нет. А вы вели себя так, словно все время ожидали от меня подсказки.

Потом поворачивается и смотрит на Николаича.

— Несколько лучше проявил себя товарищ Гумилев. Он был достаточно инициативен, изобретателен, его идея с подземными коммуникациями во многом помогла выполнить задание. Однако и у него были серьезные недочеты. Вы, товарищ Гумилев, чаще всего действовали индивидуально, без оглядки на товарищей. В некоторых ситуациях это могло стоить жизни и вам, и вашим друзьям. Вам следует обратить особое внимание на отработку взаимодействия в группе.

Левка, гляжу, потупился, сидит, ковыряет палочкой землю.

— Вы, товарищ сержант, — говорит Жора Катерине, — отлично выполнили задание. К вам у меня претензий никаких нет.

Ну, думаю, сейчас меня песочить начнут.

Но ошибся я.

Потому что командир поворачивается к пилоту и чеканит:

— А вас, лейтенант, я бы отдал под трибунал. И ваше счастье, что это был учебный вылет. Потому что в боевых условиях ваше стремление пофорсить могло бы стоить жизни всей группе и сорвать выполнение важнейшего государственного задания.