— Послушайте! — теперь капитан уже не скрывал раздражения. — Я же ни в чем не обвиняю ни вас, ни Серебрякову! Почему вы не можете мне ответить по-человечески? Сколько больных, за которыми ухаживала ваша Серебрякова, умерло?

Повисло напряженное молчание. Солоухина глубоко затянулась папиросой и с силой выдохнула сизоватый дым.

— Предполагаю, что ни одного, — ответила она, наконец. — Но наблюдений, как вы понимаете, никто не вел. Если только она сама…

— Ну, а ты что нам скажешь, Катерина?

— Я не знаю, — упрямо повторила Катя. — Есть тяжелые пациенты, есть легкие.

— Из тяжелых, — подсказал Шибанов.

— Может быть, один. Может быть, два.

Один, подумала она. Старик из Елабуги, неизвестно как попавший в военный госпиталь. Это было где-то месяца два назад. Старика привезли на телеге крестьяне, сказали, что подобрали его на дороге. У старика были переломаны кости, как будто он попал между жерновами огромной мельницы. И он хотел умереть. Он сам хотел умереть…

— Допустим, два, — удовлетворенно сказал Шибанов, загибая большой и указательный палец. — Ты ведь работаешь здесь с зимы?

— Да, с декабря прошлого года.

— То есть полных шесть месяцев. И за это время всего два летальных исхода. Катенька, это раз в двадцать меньше, чем средний показатель по госпиталю.

Катя промолчала. Шибанов выглядел очень довольным.

— Скажи-ка, милая, а давно ты заметила за собой такие способности?

— Какие способности?

Шибанов присел перед ней на корточки — даже так он казался очень большим — и заглянул прямо в лицо. Глаза у него были зеленые.

— К исцелению. Они же не просто так у тебя не умирают, ты же их как-то лечишь. Я пока не спрашиваю — как. Я спрашиваю — когда ты впервые почувствовала в себе этот дар?

«Когда вылечила нашу кошку, —подумала Катя. — Ей собаки во дворе порвали ухо, и я просидела с ней целый вечер, гладя и баюкая. А на следующее утро ухо было как новое, и мама даже подумала, что я ошиблась, что кошку только поцарапали… но я-то видела, что ухо было разорвано почти пополам… Сколько мне было тогда лет? Девять? Десять?»

Вслух она сказала:

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Никакого дара у меня нет. Я просто с детства мечтала быть врачом… поступила в медицинское училище, успела отучиться два года, потом началась война.

Шибанов тяжело вздохнул, и она замолчала.

— Катя, — сказал он. — Я летел сюда из Москвы, чтобы поговорить с тобой. Я хотел своими глазами убедиться в том, что все, что про тебя рассказывают — не сказки и не выдумки. Я убедился. Почему ты не хочешь мне помочь?

«Потому что я не сумела спасти маму, —подумала Катя. — Если у меня и есть дар, я его недостойна».

— Я просто медсестра, — проговорила она, глядя в пол. — Девочки говорят, что мне везет. Может быть, поэтому мои больные выздоравливают чаще…

— Ну, нет, — Шибанов мотнул головой, — про везенье ты мне можешь не рассказывать. Это совсем другой случай. Эх, Катерина, не оставляешь ты мне другого выхода…

Его рука скользнула куда-то вниз, к голенищу начищенного хромового сапога. В следующую секунду Катя увидела, что капитан сжимает в руке большой нож с зубчатым лезвием.

— Товарищ Шибанов! — крикнула Солоухина, но капитан даже головы не повернул. С ужасной улыбкой он протянул к Кате левую руку и молниеносно полоснул по ней лезвием своего ножа.

Хлынула кровь. Катя отшатнулась вместе со стулом, но несколько капель упали на ее белый халат и расцвели там алыми розами.

Солоухина отбросила папиросу и распахнула дверцы стенного шкафа. Вытащила оттуда бинт и резиновый жгут, и решительно устремилась к сидевшему на корточках капитану.

— Дайте сюда руку, немедленно!

— Нет, — каркнул Шибанов хрипло. Клавдия Алексеевна остановилась, будто налетев на невидимую стену. — Пусть Серебрякова… остановит… сама… без бинтов.

Нож он по-прежнему держал в правой руке. Зеленые глаза смотрели на нее с какой-то хулиганской удалью.

— Если не остановишь, — сказал он уже мягче, — я истеку кровью. Я не хотел резать вену, но случайно порезал. Так что поторопись, Катенька.

Катя колебалась. Здравый смысл подсказывал ей, что капитан блефует, что если она сейчас встанет и выскочит в коридор, то он спокойно даст перевязать себя Солоухиной. А если нет? Вон какие глаза сумасшедшие… Что, если он действительно умрет прямо здесь, в кабинете начальника медсанчасти? Офицер НКВД… да за такое их всех отправят под трибунал.