— Разве ты говорил мне, — спокойно спросила она, — что я не могу приглашать друзей в сад моего отца?

Он засмеялся. Он пытался придать смеху небрежность и беспечность. Но получилось почти задушенное хрипение.

— Друзья. О да, друзья. Осталось ли у него что-либо от того, что ему отрезали? Быть может, он лучше, чем я?

Сайида резко выпрямилась, не обращая внимания на Хасана, начавшего плакать.

— Он? — переспросила она. — Ему? Ни один мужчина, кроме тебя, отца или Исхака даже не заглядывает в этот сад; по крайней мере, чтобы поговорить со мной.

— Не мужчина, нет.

— А, — промолвила она, наконец дав себе понять. — Ты думал… да, так это и выглядит, правда? Особенно если твое сознание подготовлено. — Сайида покачала головой. — Ты знаешь Лейлу. Тебе не стоит позволять ей так подшучивать над собой.

— И это она ради шутки усадила тебя здесь и заставила страстно обниматься с евнухом Бахрамом?

Чем в большую ярость приходил Маймун, тем холоднее становилась Сайида.

— Так вот как она называет себя. Я никогда не спрашивала об этом.

— Так ты не отрицаешь это?

— А что тут отрицать? Кроме объятий, конечно. Я просто поддерживала ее; и даже при этом между нами был Хасан.

— Ты втянула моего сына… в…

— Мой сын, — сказала она с нажимом, — и моя подруга, которую зовут Марджана и которая порой позволяет себе некоторые чудачества, так лучше всего это назвать. Я не вижу в этом вины. И вообще, женщина должна понимать детей, потому что когда-нибудь у нее будут свои.

— Женщина? Это? — Маймун с силой обхватил свои плечи руками, словно удерживаясь, чтобы не ударить ее. — За кого ты меня принимаешь? Это был евнух Бахрам, который этим утром приходил за кинжалом с серебряной рукоятью. Он питает к ним слабость. И, кажется, к женам мужчин.

От ярости и просто от усталости Сайида едва не заплакала.

— Она — не евнух! Она моя подруга. Она была моей подругой с самого моего детства.

Маймун побледнел, потом побагровел.

— Ты лжешь.

Кажется, он уже растерял часть своей убежденности. Но она зашла слишком далеко, чтобы осторожничать.

— Я не лгу. Это была Марджана. Марджана моя подруга. Я не собираюсь принимать вину за грех, который никогда не совершала и не хотела совершать.

Маймун с заметным усилием сглотнул и потянул себя за бороду, как делал всегда, когда оказывался неправ: этим он словно старался убедить себя, что он все еще мужчина; он оставался ее господином и повелителем.

Он и был им, по воле Аллаха. Сайида считала слишком тяжким испытанием быть доброй мусульманкой. Она хотела послать к дьяволу всех мальчишек и их бредни.

— Марджана — моя подруга. — Гнев Сайиды говорил вместо нее. — Лейла просто извелась от злобы. Что ты за мужчина, если ты веришь известной и изобличенной извратительнице истины, а не собственной жене?

Маймун распрямил плечи. Она зашла слишком далеко. Что ж, ей следует научиться вести себя осторожнее.

— Отныне, — сказал он, — отныне ты будешь сидеть дома; ты будешь заниматься своими делами; ты не будешь праздно проводить дни в саду с особами сомнительного пола и еще более сомнительной репутации. Слышишь меня, женщина? Я запрещаю тебе видеться с ней. Я запрещаю тебе говорить с ней. Я запрещаю тебе поддерживать отношения с кем-либо, кроме твоих ближайших родственников. Ты поняла меня?

— Я поняла тебя, — ответила она. Хасан разревелся уже всерьез. Она покачала его на колене, почти безрезультатно. — Позволит ли мой господин своей покорной рабыне приступить к тем обязанностям, которые он определил ей?

Он должен был знать, что над ним насмехаются; но он был мужчиной и гордился своим превосходством над женщиной, стоящей ниже его. Он вскинул голову и приказал:

— Иди.

Быть может, к этому приложил лапу Иблис. Сайида не могла заставить себя пожалеть о сказанном. Ни о чем.

Маймун и не знал, насколько он был прав, запрещая ей видеться с Марджаной. Марджана всегда заставляла Сайиду думать иначе, заставляла ее забыть, что она — женщина и жена. Она никогда не выказывала неповиновения Маймуну, как бы он ни утеснял и не подавлял ее волю, — разве что ради Марджаны.

Существуют вещи, которых не следует затрагивать даже ее мужу.

Он назвал ее лгуньей. У нее на счету было несколько грехов, но ложь никогда не входила в их число. даже он мог бы понять это.

— Высокомерный, — пробормотала она, сидя с Хасаном в душной комнате, которая, если Маймун будет настаивать на своем, может стать ее тюрьмой. — Надутый. Самоуверенный. Ребенок. Все должно быть по-его, и никак иначе. Пророк — да благословит его Аллах — сказал, что муж мой будет моим защитником. Он никогда ничего не говорил о том, что я буду рабыней моего мужа.

Хасан, которого она энергично укачивала, не обращал внимания на сетования матери.

— Нет, и что это может значить для тебя? Ты благословен Аллахом. Ты можешь делать все, чего пожелает твоя душа. И если тебе придет в голову блажь управлять каждым шагом своей жены… — Она запустила пальцы в волосы и слегка потянула. — И все же ты этого не сделаешь. Если я что-то смогу сделать. Ты будешь доверять своей жене; ты позволишь ей самой нести груз ее чести. Ты знаешь, что она может это. Она женщина, и, быть может, у нее нет ни веры, ни разума, но она понимает, что такое здравый смысл. Если… если ей позволяют понимать.