— Так ведь работал. Но это уже другой параграф. Сумел войти в доверие врага, усыпить его бдительность. Устроился чем-то вроде кладовщика при сельской общине, которую они тут создали.

«А ведь Глодов так и предположил, что он мог быть колхозным кладовщиком! — вспомнил Беркут. — Хотя понятно, что никакого разговора о роде деятельности с задержанным у него не происходило».

— Значит, кладовщиком, говорите? При общине, созданной оккупантами? Божественно. Тогда почему вас нет в этом списке? — Беркут припечатал листик к столу, выхватил из офицерской сумки и положил рядом с ним карандаш. — Свою фамилию туда. Собственноручно. Ничего-ничего, кому надо — разберутся, — упредил он возражение Лазарева. — И не заставляйте меня повторять дважды. Свою фамилию — в общий список, причем первым. Чуть повыше фамилии той несчастной санитарки, которую вы готовы упрятать в Сибирь.

Не отводя взгляда от капитана, Лазарев дрожащими руками нащупал на столе список, и в какое-то мгновение Беркуту показалось, что он вот-вот уничтожит эту страшную бумаженцию. Однако «особо доверенный» не решился на это.

— Все равно там, где надо, я объясню, что это вы заставили меня вписать свою фамилию, — медленно, дрожащей рукой выводил буковки кладовщик общины, обладатель права первого доноса.

— Подробности меня не интересуют, — снова завладел списком Беркут. — А теперь объясните мне, почему в сорок первом вы не пошли на фронт. По повестке ли, добровольцем… Или в крайнем случае не отошли с нашими.

— Отстал я. В окружение попал. Был призван, однако попал в окружение. Да, попал! И вернулся в село! — сорвался на истерический крик Лазарев. При всем своем высокомерном презрении к коменданту этого обреченного гарнизона, он все же понимал, что вопросы, которые только что прозвучали, будут задавать ему еще не раз. Об этом он как-то не подумал. — Не знаю, как вы тут воюете, но у меня перед Родиной свои заслуги…

— Заслугами будете потрясать на суде. Почему, оказавшись на оккупированной территории, вы не взяли в руки оружие? Почему не пошли в партизанский отряд? Или, может быть, в этих краях не было партизан?

— Да какого дьявола в партизаны? Зачем в партизаны?! — наконец-то по-настоящему перетрусил Лазарев. — Я ведь в доверие врага… Они меня на такой, можно сказать, пост… Два села, как на ладони. Кто нашим остался, кто сразу предал, кто так, по мелочевке прислуживал… О каждом ведь знаю.

Беркут вцепился в его ватник на плече, с силой привлек к себе.

— Многие наши беды на этой войне именно от того, что тысячи, десятки тысяч таких, как вы, слишком активно «втирались в доверие к врагу», устраиваясь, кто кладовщиком, кто фуражиром, а кто и прямо в старосты. Вместо того чтобы сражаться с врагом, как надлежит мужчине. Вы поняли меня?

— Так вы что, обвинить меня хотите?

— Миллионы людей, стариков, женщин, раненых окруженцев, оказавшись на оккупирова территории, под угрозой голодной смерти вынуждены были, кто как мог, зарабатывать себе на кусок хлеба. Но это не вина их, а беда. Вина же в этом наша. Мы, армия, откатывались, оставляя тысячи километров территории врагу. Бросая свой народ на произвол судьбы. Это я вам говорю, воюющий в тылу врага с июня сорок первого.

— С июня в тылу? — хитровато сощурившись, спросил Лазарев. — Тогда, конечно…

— Лейтенант! — позвал Беркут, все еще не выпуская ватника Лазарева из цепких пальцев, словно хотел швырнуть этого человека прямо в руки Глодову.

— Нет лейтенанта, — появилась в проеме двери чья-то фигура.

— Как «нет»? Куда он девался? Вы кто такой?

— Рядовой Звонарь. Я тут, у двери топтался, хотел войти.

— Оружие этому человеку. Оружие — и в строй. В самое пекло. Так и доложить Глодову или старшине Бодрову.

— Этого, что ли? — кивнул Звонарь на Лазарева. — Особо доверенного? Этому сами ад устроим.

— И если будет замечено, что вы трусите или уклоняетесь от боя, — почти приподнял комендант Лазарева на носки, — пристрелю. Перед строем. Как труса. Ко всеобщему, всенародному, можно сказать, облегчению…

— Вот так, значит, — то ли обиженно, то ли угрожающе проговорил Лазарев, пятясь к выходу. — Значит, вот так со мной… Как с врагом народа.

— Подожди во дворе, нехристь! — бросил вслед особо доверенному кладовщику Звонарь. — Товарищ капитан, я как раз по этому делу и хотел погутарить.

— По поводу этого человека? — удивленно уточнил Беркут, когда за Лазаревым закрылась входная дверь дома. — Вы с ним знакомы?

— Я — нет, зато учительница эта, Клавдия Виленовна, очень хорошо знакома. Видела, как лейтенант вел его. Нет, она не просила идти к вам. Просто сказала: «Будет страшно, если капитан, или любой другой офицер, доверится этому подлецу. Он способен принести своему страдальческому селу больше бед, чем все оккупанты, которые прошли через него».

— Почему она так считает?