Кто-то вошел ночью в эту комнату и похитил Анарена Лавенга. Может, убил его и унес тело.

Кто-то.

Кто-то оставил Энери Эрао без отца, меня без друга, а короля в Катандеране — без соперника.

Может быть, дело как раз в этом? Днем человек говорит крамольные речи, ночью исчезает бесследно, если не считать нескольких кровавых пятен на полу. Окстись, Дикон Морено. Большим пальцем обмахнись, если чертовщина мерещится.

— Мирн.

— Да, командир?

— Обыскать замок. Сверху донизу. Пристройки тоже. Пошли Барсука и Рафа в деревни, пусть поднимают людей. Прочесать окрестности.

— Да, командир.

— Потом вернешься и доложишь мне, что тут у вас в мое отсутствие происходило. Иен, — я обернулся к управляющему, — а ты отпиши Раделю, пусть проверит у себя.

С нашего друга станется рвануть сломя голову на встречу с сыном. Правда, он с кровати подняться без посторонней помощи не мог, куда ему сломя голову нестись.

Не знаю.

Не знаю…

А происходило у них многое.

В Горелом Остроге снова завелись лихие ребята, давно пора по бревнышку раскатать этот Горелый Острог, все руки не доходили, теперь вот заново всякую шушеру из норы выковыривать… Чудь болотная пошаливает опять, скотину крадет, дети в лес бояться ходить. А в ближней деревне — две смерти. Молоденькая девушка, красавица, померла ни с того ни с сего. Утром не проснулась. И четыре дня спустя Борга-Бондаря из-за поленницы выволокли — то ли он там с пьяных глаз от жены прятался, то ли случайно завалился, неизвестно. Только достали его уже холодного — а так ни ран, ни переломов, никаких следов.

Людям с этого страшненько стало. Лес-то он тут, рядом, сразу за забором. А в лесу нечисть. А на север от нас — Рубеж Полуночи, где нечисти этой не в пример больше, а на востоке — хребет Кадакарский, где нечисть просто кишмя кишит.

Теперь все на ночь запираются, лучину жгут и до свету носа не высовывают. Правильно делают. Пуганые они у меня, ученые.

Месяц меня не было — и на тебе. Новости. Упыри какие-то, разбойники. Ну, как разбойники образуются, я уже знаю — с медных рудников лорда Маренга сбегает пара-тройка каторжан, к ним тут же прибивается десяток-полтора местных бездельников, и пожалуйста — готова банда. А вот упыри — это что-то новое.

Людей у меня мало. А теперь и Энери пропал… провались оно все к идолам!

— Упыря видели, — сказал Мирн Макарёк. — Два раза видели. Один раз ночью, другой раз — средь белого дня.

— Упыри, — перебил я, — средь белого дня не шастают.

— Этот шастает. Волос у него черный, одежа черная, а сам белый как молоко снятое. Страсть, говорят. Верхом разъезжает на черном коне. Оружия нет. Или не заметили.

— Да это северянин к нам какой-нибудь приблудился. Они все чернявые.

Я, правда, тоже чернявый… но я-то родом с юга, смуглый, а у северян кожа светлая, и, частенько бывает, с таким оттенком землистым, словно они из подземелья вылезли.

— Нет, — Мирн патлатой головой помотал, — Чего северянину по кустам шарахаться? Северянин к жилью бы вышел. А этот по лесам шарится. Прячется. Вынюхивает. Упырь и есть. Это он уволок нашего Анна. И кровищу по полу расплескал.

Мало ли зачем северянину по кустам шарахаться, подумал я. Может у него причины на то есть. Вот у меня были причины в глушь болотную забраться, и у Энери были причины лавенжью свою мордашку шрамами уродовать. Нам, конечно, до найфрагирских разборок дела нет, однако надо бы этого чернявого отловить, пока он к лихим ребятам не прибился. Да и со смертями этими странными разобраться. Может, действительно, нечисть какая повадилась…

Обыск ничего не дал. Анарен пропал бесследно. Что вкупе с пятнами крови наводило на мысли отчаянные: слишком все это попахивало мистикой, а как бороться с этой самой мистикой мне невдомек было. От людей моих толку немного — они уже уверились, что это упырь. А упыря требуется как можно скорее схватить, пока он тут всех не слопал, и сжечь, и непременно днем. С упырями я еще не сталкивался, но сказок наслушался предостаточно. В Кадакаре, говорят, твари эти водятся. По воздуху, говорят, летают, паскудцы.

Вместе с Мирном Макарьком и Вларом Дереком мы за день объездили четыре деревни. Я с головой ушел в насущные дела, только чтобы не думать. Потому что думалось всякое…

Хотели посмотреть на могилки Борга-Бондаря и девушки-красавицы, но выяснилось, что тех уже выкопали и сожгли, еще третьего дня. Очевидцы оказались не многим лучше — девятилетняя девочка и в стельку пьяный лесоруб из новых переселенцев.

Парня облили водой и растерли ему уши, но добились только невнятной ахинеи о том, как он в пятницу, поздно вечером, шел из трактира тропою долгой и извилистой, явно в поисках приключений. На кои и нарвался в лице какого-то голого чужака, всего из себя светящегося и с вот такенными зубищами, и только полезная привычка закусывать чесноком спасла парню жизнь. В отместку упырь схватил его за грудки, поднял и приложил об стену. То, что голый чужак сделал это одной рукой, поразило лесоруба до глубины души, хотя на мой взгляд пьянчужку можно было и щелчком с ног сбить. Поэтому с той пятницы он пьет не просыхая и за кружку пива рассказывает всем желающим про голого упыря, который в ночи охотится на лесорубов, расшвыривает их по улицам одной левой, а потом улетает во тьму на перепончатых крылах. Намек про кружку я пропустил мимо ушей, а то к крылам добавились бы рога и копыта. Насторожило меня только одно — утром в субботу не добудились девушки-красавицы. Но это все-таки могло быть совпадением.

Девочку, видевшую чужака, мы нашли в самой дальней деревне. Она и ее маленький братишка хвостами таскались за матерью и со двора выходить боялись. Когда я начал их расспрашивать, мальчонка разревелся. Девочка была слеплена из материала покрепче.

— Мы за малиной ходили, господин, на Котову Падь. Возвращались уже к вечеру. А там, когда из ельника выйдешь, надо через поле пройти, чтоб к дороге… ну, мы вышли, до гривки дошли и сели отдохнуть малехо…

— Что такое "гривка", дитя?