И с опаской подумал: если не напишу перед выездом, как бы мне она не навредила — ее образ проклятием мне?.. И сел и написал.

Вроде бы письмо — получилось. Не стал сразу на машинке печатать, ибо от руки — человечнее…

Миддлтаун, 9.IX.91

Дорогая Берта!

Мне позвонила Инна Суконик и встревожила: у тебя операция серьезная была. Думаю все о тебе и посылаю тебе куски души в подкрепление. Верю, что, как и в прежние разы, твоя воля одолеет напасть.

Я тут — представь! — «прохфессором»! Никогда не преподавал по-русски, так — по-английски! Но — вроде получается, даже интересно маскарадить. Из каких-то давних глубин слова выскакивают. Целый курс повел «Национальные образы мира», где им даю портреты национальных Космо-Психо-Логосов (как мне виделись…). Тут и Англия, и Франция, Германия, Италия, Индия, Эллада, Россия, Еврейский образ мира и Американский… На весь осенне-зимний семестр. Лекции два раза в неделю. И еще в те же дни класс на русском языке — о Русском образе мира.

Так странно — тут налегке жить, когда дома — такие проблемы, заботы и голод грядет!.. Вылетел я 19 августа: как раз вдень переворота, узнал о нем в Шэнноне. И вот такие роковые дни истории пробыл тута. И еще долго! До Нового года…

Это мне Юз Алешковский устроил — разрекламировал. Он здесь. Конечно, если бы пораньше все это?.. Сейчас сил мало, да и интересу меньше и толку…

Но и то — ничего…

Когда Дима звонил как-то летом в Москву и узнал, что я на 4 месяца буду в Штатах, сказал, что, может быть, приедет сюда. Вот бы хорошо!

Как все разбросанно — и как тесно! (Моя семья — в Москве, Берта, первая жена, — в Израиле, Дима, наш сын, — в Турине в Италии или в Болгарии… — 9.7.94). Для души же все — рядом, тут…

А советчину — аж жалко! Все ж всерьез мечтали — и хотели блага. А что крах — так это трагедия. Потешательство ж и обо- срательство, ныне столь легкие, — это зубоскальство Хама на наготу отца своего Ноя.

Напиши мне сюда — быстрей дойдет. Как Додик, Рая, Софа (родные Берты там. — 9.7.94)?

Обнимаю тебя и желаю одолевать немощь.

Твой Г..

11. IX.91. Ну и курорт я себе заполучил! Не надо Крыма — Ниццы — Пицунды. Ласковое солнце, зелень, еда прелестная, сплю, как цуцик, никто и ничто на нервы не давит, не пилит — раз избавился от страху перед лекциями. И время — полное свое. Читаю книжечки хорошие. Люди улыбаются, бегают девушки в шортах. Музыка Моцарта и Шуберта облегает душу…

Да, не ожидал, что санаторий себе тут получу.

То-то русские писатели так любили на уютном Западе пребывать-творить — и оттуда про беды России так сладко восписы- вать. И Гоголь, и Тютчев, и Достоевский, да и Ленин — в Цюрихе.

А там, а у нас — какой ужас — представляю! С утра бежать в какой магазин — очередищу за молоком выстаивать, если есть еще! В другую — успеть в кассу, если яйца выкинули. Потом бежать на другой край — в овощной: гнилую картошку доставать…

И дома оттого раздражения друг на друга.

Но отлынивание от жребия — дезертирство.

Да и как без любименьких?..

Ладно, отсанаторишься здесь, заработаешь на прокорм на текущий год тяжкий — и будет что тратить, силы, — дома.

А в ходе лекций-занятий мыслицы недурные приходят.

Вот в русской группе спросила Маша Раскольникофф (в 7 лет она из России вывезена, литературами Европы занимается):

— Как же национальное искать в XX веке, когда все так похожи стали?

— История = трение наций друг о друга, — такой образ мне на ответ пришел. — При этом и обтесывают, полируют — и так сглаживают различия и становятся похожи снаружи. Но ведь одновременно идет массаж внутренних органов под кожей: артерий, сосудов, сущностных энергий — и потому стимулируется собственное «я», свои творческие силы и суть. И потому сглаживает- нивелирует национальные отличия (на поверхности), и дает им импульс к развитию. Так что француз XX века более национален, чем француз XVII.

А восхищенные глаза студенток — стимулируют на артистизм мысли. Кокетливо-артистическое дело — преподавание!

Эта русская умненькая Маша еще спросила:

— Почему это страдание так обязательно выпячивается как ценность русскими? Вон и родители мои — мне. Это интеллигенты так. Народ-то ведь не хочет страдать. А за него ему придумали страдание — как его будто, русского, суть! Почему бы не радоваться жизни и не жить легко и улыбаясь друг другу, как вот в Америке?..

Начал я было так: