Но и мне требуется исповедаться и даже повиниться — вот в чем. Сейчас я читаю «пэйперс» студентов и в нашем русском классе, и в классе, что я вел по-английски, — и получаю, так сказать, плоды своего посева за эти три с половиной месяца. С одной стороны, я очень рад: такие интересные и на разнообразные темы: кто сравнивает национальные танцы, кто — еду, кто — столицы, кто — кино, кто — Ницше и Уитмена, кто — напитки и алкоголь и что они значат, и т. п. — и я чувствую, что я воспламенил мысль студентов, и они просто забрасывают меня своими яркими идеями и наблюдениями о «ментальности» разных народов и культур. Но, с другой стороны, я чувствую, особенно в нашем русском классе, что дал односторонний образ России и Русского образа мира и души, и характера русского человека. Все пишут о культе страданий у нас, бездеятельности, лени, апатии, обломовщине. А если и активность высокая — то лишь в Духе, как у подпольного и прочего героя Достоевского, и жизнь химерами, а в реальной — глупость и неприспособленность и скорей убежать — куда угодно, хоть в смерть…

Конечно, отчасти материал литературы, над которым мы работали, в этом «повинен»: русская дворянская классика XIX века, где персонажи оторваны от забот материального существования, так сказать, абстрактную жизнь лишь в Духе и Душе вести могут. И прямо оттуда — прыг-скок к бедственному состоянию России и Советчины через век, ныне, над чем мир смеется, слегка жалеет, а больше презирает и получает повод кичиться собой и своим достатком и «совершенством», — особенно американцы, в своем самодовольстве…

И вот-де, мол, нам, русским и советским, не остается ничего, чем бы «гордиться», как находить положительный смысл в своих бедствиях, выпадающих страданиях, хотя на самом-то деле мы завидуем-облизываемся на их благополучие и готовы бы отречься от всего, что было и есть с нами, и перенять ихнее, да — не укусишь!..

И мне тошновато — от этих торжествующих сравнений и выводов милых студентов нашего класса.

Вы помните: пытался я им показать советский период в его положительных мечтаниях и ценностях, но текстов они не читали, и пришлось проскочить — опять к разрухе нашей…

Хотя нет, не совсем я прав и в этом самоуничижении: самокритика и американских понятий и идеалов тоже очень сильно там, в работах студентов, звучит — и именно благодаря сравниванию с иными мирами. Так это особенно в моем другом классе, где я давал им и Германию, и Грецию, и Италию, и Англию, и Индию, и Еврейство, и Россию, и Америку…

Ладно. Уж душа нацелена на возврат. Но, конечно, замечательно полезный это был период жизни и опыт и расширение понятий. Радуюсь за вас с Маликой, что вам повезло это в молодые годы осуществить и тем расширить ваше миропонимание — и себя тоже развить.

Однако чувствую, как душа СУШЕЕТ тут. Даже впечатления и новые уразумения ума развивают какую-то поверхность существования человека, но не его сердцевину и душу и глубину — это все упрощается: верно, для того, чтобы эффективнее РАБОТАТЬ в разделении труда, профессионалом, — и чтобы душа, ее глубина и сомнения в ценностях («А НА Х-Я все это?») — не мешали бы? Так что с радостью возвращаюсь домой — в свою родную глубину и любовь семейную и разделять судьбу, и претерпевать вместе с ними и с чем-то НАШИМ, родным, хотя и не знаю, как обозначить: «народом»? «страной»?.. Обнимаю Вас и желаю всего благого. Напишите. Приезжайте.

Ваш Г.Д. Гачев

19.12.91. 6 веч. Смута. Хотел сказать — «последняя», но нет, это только здесь; а еще сколько их тебе будет!

Позвонил Юзу — советоваться, как деньги со счета брать и какими купюрами и как везти — он адресовал к Ире и позвал на обед, я поехал, и потом он предложил ящик купить для провоза — не взрежут воры на таможне. Еще 50 долларов потратил. Еще за телефон завтра — 60. А на наши деньги если (= в 200 р. доллар) — 20 тысяч ни за что! Витамины, кассеты, печенье…

20.12.91. 8 веч. Закругляюсь. Хламу и тут накопил — и бумаги! Жадюга!.. Звонок — Юз придет, посылку передавать.

22.12.91. Уже у Сукоников я в Нью-Йорке: вчера переселе- ние-транспортация меня им состоялась с мелочным моим бу- мажно-многим скарбом и велосипедом. Потом у Инны день рождения — как 29 лет назад на таком же в Одессе (я — тогда моряк Черноморского пароходства у них гостил). Все ж живем — слава Богу!

Узнаю о развале нашей страны и всего в ней — газеты, рассказы. — Зачем это мне? — душа вопиет. — Зачем снова перено- равливаться к миру внешнему и учиться заново ходить по каким- то его ненужным мне новым путям, назойливо отвлекая меня на себя — от мне присущих занятий: душой, любовью, духом?

Вдруг взвидел мир — как шершавое грубое животное панцирное, что лезет и трется о тебя — наглое в этих двух своих ипостасях: ликующей американской, где столько нужно тебе узнавать ненужных тебе «ноу-хау» — как и что делать (как открывать что…), и сыплющейся нашей, где уж и не знаешь, как это «наше» и назвать, где уже никто ничего не знает, как и что и куда, — и никакого «ноу-хау».

Раньше уж приноровился как-то к внешности мира у нас, и не мешал он, инерционно ты в нем мог существовать, усилия делая в мире абсолютных ценностей. А теперь — снова впадай…