Но уже в следующий миг толстяк вновь принял вполне добродушный вид.

Я вынул из кармана конверт, положил на стол.

— Эти бумаги продаются, — сказал я. — В них информация обо всей вашей разведке. Неважно, что Майера уже нет, — остались ведь другие... Тут у меня отмечены ваши «почтовые ящики». Девятнадцатый километр. Четыре дерева. Зеленый карман. Щель в столбе...

— О’кэй! Сказал же я, покупаю.

— Дайте мне договорить! — вскинулся я. — За сохранение в тайне фамилии резидента — особая плата. Лично я его не знаю. Вы, что ли, сам Фредерик Дингль или только посланный господином советником Динглем?

Маска добродушия свалилась с лица дядюшки. Обрюзгшее лицо приняло отвратительное выражение нескрываемой злобы.

— Давайте кончать! — сказал этот человек внезапно жестким тоном. — Какую прибавку требуете?

— Пятьдесят процентов.

— Согласен.

У него, конечно, были при себе документы. Но я не сомневался, что он и есть шеф резидентуры, разоблачить которого мы так давно и так безуспешно старались.

Я выпрямился, громко произнес:

— Итак, мы договорились!

И тотчас под самым окном раздался пронзительный свист. Затем последовал какой-то странный шум, топот, голос, отдающий приказы.

Я выдернул из-под мышки пистолет.

— Это за мной! Из-за Майера!

Левой рукой я поспешно засовывал документы в карман.

— Дурак! — в бешенстве крикнула Госсарт. — Давайте сюда! Вас же обыщут!

Но именно это нам и было нужно. И я притворился, будто потерял голову.

— Yes, yes [17] , — заблеял Дингль, — лучше отдайте...

Профессор всей тяжестью оперся на буфет.

— Где же ваш проклятый пес?! — гаркнул я ему.

Джентльмен Браун утратил корректный вид. Все поддались панике.

— Уберите пистолет! — крикнул Коларж, внезапно побагровев.

Я делал вид, будто ищу, куда бы скрыться. Но поздно! Шум быстро нарастал, раздался женский вскрик, слышались свистки, команды, и вот — топот совсем близко, в прихожей...

— Сидеть спокойно! — прошипела Госсарт, видя, что толстяк встает.

Я не выпускал из рук пистолета, чтоб держать на мушке моих торговых партнеров — вдруг бы им пришла мысль как-нибудь от меня избавиться. Но теперь опасаться этого было уже не нужно. Я бросил пистолет на пол и ногой затолкал его под буфет. Профессор был, конечно, ученый, но столько-то и он понимал — быть схваченным с оружием в руках всегда хуже. В комнату ворвался Трепинский во главе пяти человек.

— Руки вверх!

Я охотно вскинул руки над головой и отступил на шаг. Профессор неуклюже поднял ладони на уровень ушей. Дядюшка Дингль сумел изобразить удивление, корректный Браун вроде бы оскорбился. Госсарт смотрела вопросительно.

— Не слышали?! — взревел Трепинский, со страшной силой хватая Брауна за шиворот.

Вид у ворвавшихся был несколько диковат. С их оружием шутки были плохи. Госсарт медленно подняла руки. И — начала улыбаться.

Дядюшка Дингль, хоть и воздел свои толстые, волосатые у запястий руки, решился все же солидно запротестовать. По-немецки, конечно. Чешским он не владел.

— Господа... Это недоразумение. Довольно странные обычаи в вашей стране... Так в цивилизованном мире с людьми не обращаются, господа, и мы, слава богу, не подпадаем под вашу юрисдикцию. Превышение власти вам дорого обойдется...

— Was [18] ?! — прямо в лицо ему рявкнул Трепинский, так что дядюшка даже несколько испугался. — Не понимаю!

Госсарт спокойно перевела на чешский слова Дингля. И присовокупила кое-что от себя — насчет грубого обхождения.

— Мадам, все выяснится, — ответил ей Трепинский. — Но пока что мы находим вас в обществе убийцы. — Он показал на меня: в это время меня тщательно обыскивали двое. — Тому, кто с ним общается, не следует удивляться, что он попадает в неприятное положение. А вы с этим человеком беседуете уже целый час.

Вошли еще несколько наших сотрудников. Коробочка из-под сигар и конверт с документами, изобличающими Дингля, снова очутились на столе.

— Попрошу ваши документы, — холодно потребовал Трепинский. — Можете опустить руки.

Пока помощник Трепинского тщательно выписывал данные из их паспортов, сам Трепинский просмотрел документы, на которые мы подловили эту дипломатическую троицу, и на лице его появилось весьма строгое выражение. Фредерик Дингль, следивший за ним с опаской, которую не в силах был скрыть, вытирал пот с лысины и с лица. И по виду Брауна можно было заключить, что стряслась беда. Элизабет Госсарт села, хлестнув меня яростным взглядом.