— Вам надо больше бывать на солнце, — сказала Лида. — Это пошло бы вам на пользу, — в ее голосе прозвучали материнские нотки.

— Конечно. А разве один пойдешь? Я ведь все один да один. Вот если б вы... С вами я бы наверняка...

Она опустила ресницы.

У доктора Медека залилось краской и лицо, и вся голова.

— Вас не огорчила смерть бедняги Рамбоусека, паи доктор?

— Огорчила — не то слово. Прежде всего я считаю, что это большая потеря для культуры. Этот человек обладал завидным здоровьем и еще долгие годы мог бы работать. Обо мне говорили, что я езжу в Опольну ради Рамбоусека. Выдумываю тут для себя всякую работу, дела, якобы связанные с историей искусства, а сам изучаю Рамбоусека. И признаться, эти разговоры не досужий вымысел. Мы — я и коллега Воборжил, — собственно, создали Рамбоусека. Вопреки сопротивлению филистеров-профессионалов. Мы добились, чтоб его произведения экспонировались и на заграничных выставках. Наивное искусство — это не мода, коллега, — Медек оседлал своего любимого конька, а Лида Муршова тем временем продолжала сосредоточенно втирать крем, — это не просто направление. Это способ познания современного человека. Познания источников художественного творчества и сути человеческого «я». Понимаете?

— Разумеется, пан доктор.

— В этом искусстве вновь возрождается естественный взгляд человека на мир и...

— Вы пойдете в воду, пан доктор?

— Разумеется, коллега. Прямо сейчас?

Она вскочила и побежала к берегу.

С середины пруда ей махал Эрих. Лида постояла на берегу. Повязала на голову косынку. В воду она не прыгнула, а осторожно перешагнула топкое место и, приподняв голову, поплыла за братом.

Доктор Медек спустился с берега и осторожно ступил на илистое дно. Зайдя по колено в пруд, он принялся плескать на себя воду. Вид у него был весьма решительный, губы твердо сжаты.

Потом он осторожно двинулся дальше, наконец лег на воду и неспешно поплыл вдоль тростника. Ему казалось, что на этой глубине он может рассчитывать на свои силы.

— Послушайте, пан метрдотель. — Капитан Экснер неторопливо пил кофе, а пан Карлик просматривал счет. — Вы говорили про убийство. Это шутка?

— Нет, отнюдь. Простите, с вас восемнадцать тридцать.

— Кто же убит?

— Старый Рамбоусек, слесарь из замка. Его нашли сегодня утром.

— А почему?

— Никто не знает. Благодарю вас. Вот сдача. Не надо? Благодарю.

— Рамбоусек? Слесарь?

— Сапожник. Сперва он был сапожником. Шил и чинил обувь. Лет пятнадцать-двадцать назад бросил ремесло. Знаете, этакий мастер на все руки. Немного чудак.

— А кто его убил?

— Это тоже пока неизвестно.

— У него были деньги, пан метрдотель?

— Что такое деньги?

— Вы правы, — согласился капитан Экснер. — Погода сегодня будет хорошая?

— Наверно. Барометр подымается.

— Значит, я мог бы остаться у вас на несколько дней, — с довольным видом продолжал Михал Экснер. — Провести отпуск.

— Конечно. В пруду за замком чудесное купанье, смею заметить.

— Как туда пройти?

Старший официант отдернул занавеску на окне.

— Видите переулок напротив? По нему прямо вниз, а когда выйдете на мощеную дорогу, свернете направо. Потом — к мельничной плотине. А дальше аллея ведет к парку, где утром нашли Рамбоусека. В парк, должно быть, еще нельзя.

— Что ж, прогуляюсь к пруду. Можно мне поставить машину во двор?

— Разумеется, пан Экснер. Редкая у вас машина. По нынешним временам. Люди начнут разглядывать, ощупывать. Чего доброго, украдут что-нибудь.

Экснер встал, одернул бордовую рубашку и вышел через темную арку на площадь.

Прищурил глаза на ярком солнце. Блестящий, как жук, «мерседес» грелся на солнце.

Экснер достал белую тряпку и протер раскаленную кожу сиденья. Сел за руль, включил мотор и медленно въехал во двор. Поднял верх и стекла. Отряхнул руки, но этого ему показалось мало. Он зашел в туалет и вымыл их. Поправил манжеты с блестящими запонками. Заложил руки за спину, вышел на площадь. Пересекая ее, он чувствовал спиной взгляд пана Карлика. И не ошибался.

В переулке, где царила прохлада, он умерил шаг.

Он шел не спеша и тихонько, слегка фальшивя, насвистывал. Мир был полон тепла и летних ароматов. Пахло влагой и скошенной травой. Был час, когда оживлялись насекомые и затихали птицы. Час легкого ветерка и седой дымки над горизонтом.

С далекого шоссе до мельницы долетал гул автомобилей. Слышался плеск воды, стекавшей с затвора.

На пруду Экснер увидел троих пловцов. Голова того, что был дальше всех, двигалась вдоль зарослей тростника, словно белый мяч, подталкиваемый водяным. Второй пловец сосредоточенно плыл кролем в сторону плотины. Медленно, но верно. Взмах — вдох. Взмах — вдох. Экснер заинтересовался пловцом в белой косынке. Девушка плыла неторопливо, движения почти не нарушали водную гладь. Девушка приближалась к его берегу, затем остановилась и повернулась на спину, показав солнцу купальник цвета кофе.

Потом она снова повернулась, собираясь плыть назад. Но вдруг замерла и секунду спустя решительно поплыла к тому берегу, над которым склонялись кроны старых каштанов.

Экснер усмехнулся и пошел медленнее, чтобы воображаемые линии их движения пересеклись. Точки пересечения он достиг первым. Присел на корточки и стал наблюдать за ней.

Девушка не смотрела на Экснера. Но к берегу подплыла в том месте, где был он, вылезла из воды и села на небольшой плоский камень. Развязав косынку, изящно встряхнула головой, чтобы волосы легли как следует.