– Как о чем? О детях, мистер Мэй. В том смысле, что дети – единственный смысл жизни человеческой. Или вы другого мнения?

– Вы лучше называйте меня Бенджамилем или Беном, – в очередной раз попросил Бен. – Не нужно постоянно говорить «мистер Мэй».

– Хорошо, мистер Мэй, – отозвался Лимкин. – Вот у вас, к примеру, дети есть?

– У меня? – рассеянно переспросил Бен. – У меня пока нет.

– А у меня есть. – Лимкин гордо приосанился. – У меня вообще-то четверо. Двое парней и две девочки. Старшему, Рахибу, уже четырнадцать!

– Но ведь корпорация не одобряет многодетных браков, – неуверенно сказал Бен.

– Я, конечно, знаю, – Лимкин понизил голос и придвинулся поближе, – что перенаселение и все такое, но я не корпи. И потом, у меня на этот счет есть свои соображения.

– Неужели? – изумился Бен.

– Зря вы смеетесь, мистер Мэй! – Лимкин слегка обиделся. – В каждой семье должно быть по одному ребенку, максимум по два, арифметика простая, это я знаю. А у нас с Замилей четверо и пятый намечается. Но это оттого, что все вранье: и перенаселение, и демографические санкции.

Бен развел руками:

– Но нас действительно уйма.

– Это в чертовом гигаполисе нас уйма, – проворчал Лимкин. – А на Земле – не так уж и много. Только не об этом речь! – Бледные щеки маленького светлоглазого человека покраснели. – Я хорошо понимаю, что плодиться без меры нельзя. Так и не плодиться нельзя. Я спрашиваю: какой выход? А мне отвечают: самый простой! Сей без счета, но не забывай саженцы прореживать.

– В каком смысле прореживать? – От изумления Бенджамиль даже остановился.

– Способов хватает, мистер Мэй. Вы Дарвина читали? – Лимкин воздел к небу палец. – Сильный съел слабого, съел слабого – стал сильнее.

– А вы думаете, что достаточно сильны? – резонно спросил Бен.

– Я? – Лимкин хихикнул, бледнея. – Куда уж мне. Разве что дети… Моему Рахибу всего четырнадцать, а он уже год как в банде. Значит, чего-то да стоит. Трэчеры кого попало к себе не берут.

– Вот и убьют его где-нибудь! – сердито сказал Бен и тут же спохватился. – Я совсем не то хотел сказать. В том смысле, что я этого вам не желаю, но…

– Чего уж там. Разве я сам не знаю? В нашем секторе за прошлый месяц пять вооруженных стычек. Сам видел: он лежит, а во лбу дырка, а лет ему не больше, чем моему Рахибу. – Лимкин громко всхлипнул. – Стопу в мальчишку стрельнуть, что сморкнуться. И из банды просто так не уйдешь, свои же палками забьют. Они там все повязаны, даже говорят по-особенному.

По щекам Слэя Лимкина потянулись две мокрые дорожки.

– Вы извините меня, мистер Мэй, – пробормотал он еле слышно. – Не обращайте внимания.

– Я немного говорю на трэче, – сам не зная зачем, признался Бен.

– А знаете, что такое «халай»? – спросил Лимкин, успокаиваясь.

– Привет или здорово, – сказал Бен.

– А-а-а, – потянул Лимкин и добавил уже другим тоном: – Внимательней, мистер Мэй, переходим радиальную.

Они взяли влево, совсем прижавшись к стене дома. Лимкин осторожно огляделся.

– Вроде чисто, – сказал он, делая приглашающий жест.

Они уже почти перешли на противоположный тротуар, когда Бенджамиль ухватил Слэя Лимкина за рукав.

– Постойте-ка, – воскликнул он, изумленно осматриваясь кругом. – Мы здесь уже проходили. Да нет, точно! Вон и светофор без красного стекла!

– Бог с вами, мистер Мэй, – укоризненно сказал Лимкин. – Здесь все перекрестки друг на друга похожи. И половина светофоров без стекол.

Не успел Бен сконфузиться, как Лимкин прошептал: «Стопы!» – и толкнул его вперед. Они добежали до соседнего дома и нырнули в подъезд.

– Т-с-с! – прошипел Лимкин.

Мимо парадной проехала черно-желтая патрульная машина, неторопливо щупая прожектором грязные стены. «Смеркается», – тоскливо подумалось Мэю.

– Пронесло. – Лимкин перевел дух. – Давайте-ка от греха подальше выбираться на ту сторону, эти подъезды должны быть сквозные.

– Далеко еще до тубвея? – спросил Бенджамиль, когда они вышли в темный, уставленный мусорными баками двор.

– Не так чтобы, – уверенно сказал Лимкин. – Километров пять. – И, заметив, что Бен тревожно озирается, указал в просвет между домами: – Видите тот ряд высоток? Как раз за ним трасса. Отсюда ее не видно.

Тяжелые медлительные сумерки черным ядом разливались под подошвы ботинок, заполняя подворотни, и Бен даже не понял, в какой именно момент наступила ночь.