Банкомат малость подумал, считывая с ногтя информацию, и заявил, что может выдать только тысячную купюру.

– Эй, Ганс! – крикнул Мэй, не вынимая пальца из сканера. – Ваш бессовестный автомат не дает сотен.

– Я знаю! – крикнул в ответ хозяин. – Берите тысячу, я дам вам сдачу.

Вернувшись к барной стойке, Бен вручил Гансану тысячную купюру, а тот отсчитал четыреста шестьдесят девять марок сдачи. Мужчины пожали друг другу руки.

– У вас действительно искусственные мышцы, Бен? – спросил Ганс, пряча деньги в карман жилетки.

Бенджамиль кивнул.

– Зачем вам это? Вы ведь не спортсмен?

– Люблю велотренажеры.

– А если серьезно? – На лице Гансана читался неподдельный интерес.

– Да так, ерунда… Дурацкие мечты… Снег и камни, – уклончиво ответил Бенджамиль. – Вот лучше вы мне скажите, Ганс, откуда такая странная цифра: пятьсот тридцать одна?

– Не знаю, – пожал плечами Маншаль. – Оракула нельзя продавать за другую сумму, я сам отдал за него ровно столько же.

– А если бы я платил вам ньюанями?

– Было бы тоже пятьсот тридцать один.

– Жалко, – огорчился Бен, – ньюани в два раза дешевле.

– Вы и в магию чисел не верите? – сочувственно спросил Гансан.

– Даже не представляю, что это такое, – беспечно отозвался Мэй. – Просветите.

– Это долго объяснять. Ну, к примеру, – Маншаль сделал рукой неопределенный жест, – сколько вам на данный момент лет?

– На данный момент тридцать два, – сообщил Бенджамиль.

– Тридцать два, – задумчиво повторил хозяин. – Тридцать два – число перелома, число материализации темных магических сил. Типичная ситуация, характеризуемая числом тридцать два, – это когда к вам приходит сатана и пытается заключить с вами сделку.

Бенджамиль зябко поежился.

– Но при определенном старании, везении и настойчивости, – продолжал Маншаль, – вы сможете извлечь из ситуации свои выгоды и оставить дьявола ни с чем. Вот что такое тридцать два.

– Вы бы поменьше поминали всяческие суеверия, – попросил Бен. – Корпорация не поощряет подобных разговоров.

– Я не служащий корпорации, – гордо заявил Гансан.

– А я пока еще служащий, – напомнил Бен.

Он забрал со стойки диск оракула и положил его в карман брюк.

– Погодите, – сказал Гансан, – у меня есть для него шнурок.

Бенджамиль допил пиво, купил пакетик хлебных крошек и, попрощавшись с хозяином, вышел из бара. Прогулочным шагом он двинулся вдоль ограждения, насвистывая что-то из Османа Фишера. Настроение было приподнятое. В понедельник один из секретарей Ху-Ху обязательно заведет душеспасительную беседу о вреде пьянства и эзотерических разговоров. И Бен и секретарь будут жутко скучать в процессе нудной лекции, но это будет в понедельник. А сейчас пятница.

Бенджамиль остановился возле сетчатой скамейки, достал купленный у Маншаля пакет, надорвал его и высыпал крошки на тротуар, потом отошел на пару шагов и принялся наблюдать.

Первый воробей появился секунд через тридцать, за ним второй. Вскоре у ног Мэя копошилось штук пятнадцать коричневых прыгучих механизмов. Они скакали взад-вперед, старательно склевывая хлебные крошки. Бенджамиль с интересом следил за поведением маленьких дворников и размышлял о том, куда они потом потащат содержимое своих животов. Наверняка никакой это не хлеб, а какая-нибудь синтетическая гадость.

Бенджамиль любил наблюдать за воробьями, это тоже было частью пятничного ритуала. Однажды, давным-давно, когда Бену было лет семь-восемь, он подшиб камнем почти такого же воробья, нарочно подшиб. Вернее, кидал нарочно, а подшиб, конечно, нечаянно. Совершив этот ужасный и совершенно не свойственный ему поступок, Бен здорово перепугался, но отчего-то не затолкал птицу в первую попавшуюся решетку канализации, а притащил ее домой. Бенджамиль до сих пор помнил, как ругала его мать, а отец страшно заинтересовался, достал ящичек с инструментами, положил коричневое тельце на свой стол, пошевелил его так и эдак, затем одним ловким движением вскрыл корпус. Мать махнула рукой и ушла из комнаты.

Отец, ковыряясь в механизме, дудел нечто неразборчивое в пышные седые усы, а Бен присел тихонько рядом. Затаив дыхание, он зачарованно следил за отцовскими движениями, ничегошеньки не понимая и не пытаясь понять. Наконец отец закрыл корпус, воробей слабо дернул скрюченными ножками и вдруг с неожиданной прытью перевернулся на брюшко. Отец ловко накрыл его ладонью, а Бен запрыгал от восторга.

Потом они открыли окно и выпустили воробья на свободу. Птица нырнула вниз и, заложив лихой вираж, умчалась по своим механическим надобностям.