Благоговейное чувство к Мадонне вернуло Джулио надежду. Он погнал свою лошадь и через несколько часов прибыл в расположение своего отряда. Его люди вооружались, готовясь двинуться по дороге из Неаполя в Рим, через Монте-Кассино. Молодой капитан сменил лошадь и встал во главе своих солдат. В этот день сражения не произошло. Джулио не спрашивал о цели этого похода, — все было ему безразлично. В тот момент, когда он занял свое место во главе отряда, все представилось ему вдруг в новом свете. «Я просто глупец, — подумал он, — мне не следовало уезжать из Кастро. Елена, конечно, менее виновна, чем это показалось мне, ослепленному гневом. Нет, не может быть, чтобы эта чистая, наивная душа, в которой я вызвал первые порывы любви, перестала принадлежать мне. Ее страсть ко мне была такой искренней! Не она ли несколько раз предлагала мне, бедняку, бежать вместе с ней и венчаться у какого-нибудь монаха с Монте-Кави? В Кастро мне надо было прежде всего добиться еще одного свидания и уговорить ее. Но страсть заставляет меня поступать по-детски. Боже, почему у меня нет друга, к которому я мог бы обратиться за советом! Поступок, который только что казался мне замечательным, через две минуты представляется мне нелепым!»

Вечером того же дня, когда они свернули с большой дороги, чтобы углубиться в лес, Джулио приблизился к князю и спросил у него, может ли он остаться еще на несколько дней в известном ему месте.

— Убирайся ко всем чертям! — крикнул ему Фабрицио. — Неужели ты думаешь, что у меня нет других дел, как заниматься такими глупостями?

Час спустя Джулио уехал в Кастро. Он там нашел своих людей, но не знал, как обратиться к Елене, после того как расстался с нею так высокомерно. Его первое письмо содержало только следующие строки: «Согласны ли вы принять меня сегодня ночью?» Ответ был столь же лаконичен: «Можете прийти».

После отъезда Джулио Елена решила, что он покинул ее навсегда. Только тогда она поняла всю справедливость доводов несчастного молодого человека: она была его женой до того, как он имел несчастье столкнуться с ее братом на поле битвы.

На этот раз Джулио не был встречен с той холодной вежливостью, которая так жестоко обидела его при первом свидании. И в самом деле, Елена только внешне отгородилась от него решеткой окна; она вся трепетала, а так как Джулио был очень сдержан и обороты его речи [7] были так холодны, как если бы они предназначались для посторонней женщины, то Елена почувствовала, сколько жестокости кроется в официальном тоне, когда он приходит на смену интимности. Джулио, боявшийся главным образом услышать какое-нибудь холодное слово, вырвавшееся из сердца Елены, говорил тоном адвоката, стараясь напомнить Елене, что она была его женой задолго до рокового поединка. Елена не прерывала его, так как боялась, что разразится слезами, если будет отвечать иначе, чем короткими репликами. Наконец, чувствуя, что легко может выдать себя, она попросила своего друга прийти на следующий день. В эту ночь, совпавшую с кануном большого праздника, первая месса начиналась очень рано, и они могли быть застигнуты врасплох. Джулио, рассуждавший, как влюбленный, вышел из сада в глубокой задумчивости; он никак не мог решить, был ли он принят хорошо, или плохо. В его голове зарождались всевозможные военные планы под впечатлением постоянных разговоров с товарищами по отряду, и он стал склоняться к следующей мысли: «В конце концов, пожалуй, придется похитить Елену».

Он начал обдумывать, каким образом можно было бы силой проникнуть в сад. Монастырь был очень богат и представлял собою соблазнительную добычу; он содержал для своей охраны множество слуг, в большинстве бывших солдат; они помещались в казарме, решетчатые окна которой выходили на узкий проход, ведущий от наружных ворот монастыря, пробитых в черной стене, высотою более чем в восемьдесят футов, к внутренней калитке, охраняемой сестрой-привратницей. Казарма стояла с левой стороны этого прохода, с правой подымалась садовая ограда высотой в тридцать футов. Фасад монастыря, выходивший на площадь, представлял собой толстую стену, почерневшую от времени; она имела только одни наружные ворота и небольшое окно, через которое солдаты держали под наблюдением окрестности. Можете себе представить, какое мрачное впечатление производила эта черная стена, имевшая только два отверстия: ворота, обитые толстыми железными листами при помощи огромных гвоздей, и маленькое окошечко в четыре фута высоты и восемнадцать дюймов ширины.

Мы не последуем за автором подлинника, пространно повествующим о дальнейших свиданиях, которых Джулио добился от Елены. Постепенно тон, установившийся между любовниками, стал таким же задушевным, каким он был когда-то в саду Альбано. Однако Елена ни за что не соглашалась выйти в сад.

Как-то ночью Джулио застал ее в глубокой задумчивости: ее мать приехала из Рима повидаться с нею и остановилась на несколько дней в монастыре. Мать ее была так нежна, она всегда с такой деликатностью относилась к чувствам дочери, о которых догадывалась, что Елена, вынужденная обманывать ее, испытывала сильные угрызения совести. Она никогда не решилась бы сказать матери, что встречается с человеком, отнявшим у нее сына. Елена откровенно призналась Джулио, что, если ее мать, которая так добра к ней, станет ее настойчиво расспрашивать, она расскажет ей всю правду. Джулио сразу почувствовал опасность своего положения; его судьба зависела от случая, который мог подсказать синьоре Кампиреали то или другое слово. На следующую ночь он сказал Елене решительным тоном:

— Завтра я приду сюда пораньше, сломаю один из прутьев этой решетки; вы выйдете в сад, и мы вместе пойдем в одну из городских церквей, где расположенный ко мне священник обвенчает нас. Вы успеете вернуться в монастырь еще до рассвета. Раз вы будете моей женой, мне нечего больше опасаться, и, если ваша мать потребует искупления ужасного несчастья, о котором мы все одинаково скорбим, я соглашусь на все, даже на то, чтобы не видеть вас в течение нескольких месяцев.

Так как Елена совсем растерялась от его предложения, то он прибавил:

— Князь призывает меня к себе; моя честь и другие соображения заставляют меня уехать. То, что я вам сказал, — единственный выход, который может устроить нашу судьбу; если вы не согласны, расстанемся сразу же, сейчас и навсегда. Я уеду, оплакивая свою ошибку. Я доверился вашему честному слову, но вы преступили самую священную клятву, и я надеюсь, что презрение, которое должно во мне вызвать ваше легкомыслие, излечит меня рано или поздно от любви, уже давно составляющей несчастье моей жизни.

Елена залилась слезами.

— Боже мой! — воскликнула она. — Какой это будет ужас для моей матери!

Все же она в конце концов согласилась на его требование.

— Однако, — добавила она, — нас могут встретить, когда мы будем выходить из монастыря или возвращаться. Подумайте, какой это будет скандал, в каком положении очутится моя мать; дождемся ее отъезда; она уедет через несколько дней.

— Вы добились того, что я стал сомневаться в самом священном и дорогом для меня — в вашем слове. Либо мы обвенчаемся завтра вечером, либо мы сейчас видимся с вами последний раз на земле.