У Солженицына в «Раковом корпусе» ответ. Работник Русанов любил «народ», но очень неприятно ему было «население» — грубое, живущее, рожающее, толпящееся, сквернословящее «население» — то, что само собой плодится и размножается и никак не дает сотворить себя по воле и подобию начальства И Слово России Литература) — в этой щели между Эросом (народом) и Полисом (государством) обретается И в нем всегда два адреса и два голоса, двунаправленность (от Радищева еще) У Лермонтова в «На смерть поэта» две интонации, два адреса «Зачем от мирных нег и дружбы простодушной / Вступил он в этот свет — завистливый и душный? «(тут «он» — как «ты») Но — «А вы, надменные потомки! «То же и у Некрасова в «Размышлениях у парадного подъезда» две части — два адреса — две интонации

1 III 67 Вот мне подкинуло вовремя Цветаеву «Мой Пушкин» — для возгорания, влюбления, озлобления. А озлобление началось (вместе с В. В. Розановым) на русский культ Татьяны — У других народов, в крови и плоти французов, у их колыбели, как мифы — модели для всякой возможной любви стоят кроваво-семенные Абеляр и Элоиза, смертельно упоившиеся любовью Тристан и Изольда, а потом Манон и де Грие — везде осуществленная любовь, кровь и могила, у итальянцев — Франческа и Паоло, у англичан — Ромео и Джульетта, Отелло и Дездемона — все осуществленные и плотяно-кровные, у немцев Фауст и Гретхен — оплодотворенная, у нас же — словно касты разные мужчина и женщина — неприкасаемость проповедуется Татьяна и Онегин, Настасья Филипповна и т. д. Задан образец любви как оттолкновения, разрежения — создания пространства пустоты, вакуума, — и чтобы тяготеть на расстоянии Руси — в разлуке Но тут как бы воля русского пространства отклонить вертикальное всемирное тяготение (у нас — к центру Земли) и превратить его в плоскостно-горизонтальное чтоб все стремились друг к другу и этим океаном душевности была бы спаяна Русь в единство — покрепче всех застав богатырских Так что пушкинская Татьяна воистину выступила как «устроительница», «мироупорядочивающая» (что и значит по-гречески ее имя) она дала модель для устроения русской Психеи

2 III. 67 Глядя, как сына обряжали в школу, как мать пуговицы ему на пальто застегивала, что сам может, — понял, какой Эрос балованного ребенка творит: мать теребит его, этот фаллик, это тельце, непрерывно задевает: заботой, замечаниями, мелкие обкусывающие волны любви рябью все заливают Большие волны — как редкие — дают просвет и вздохнуть — паузу и очухаться Непрерывно ласкаемый и заботимый, ребенок — словно голый в мир выходит человек-то вообще гол по сравнению с животным — так этот еще голее. обрезанный, чуткий и пугливый, ибо и покров сам свой не может содержать нуждается, чтобы ему пуговицу застегнули и досадливую заботу устранили В аристократии создавалась действительно особая новая порода рода людского — дальнейшая ступень беззащитности и утонченности ткани и состава Недаром они породой, породистостью, голубой кровью гордились А голубая кровь — это голубизна прожилок сквозь тонкую белую кожу — тонкокожесть — значит, еще один защитный естественный покров содран, скальпирован с человека — и ему его надо восстанавливать искусственным путем через власть, ум, обаяние, святость, любовь, обожание — сделать себе слой — воздушную подушку от резких касаний мира — руками и заботами грубошерстных

Но ведь та окруженность заботой, ни на секунду не оставленность на себя, что у балованного ребенка и аристократии, сегодня вершится над каждым горожанином Он весь в обслугах — «удобствах», лифт, газ, вода, электричество, телефон, отопление, автобус, магазин, парикмахерская, телевизор, транзистор, газета — т. е. не предоставлен себе наедине с миром, нет меж ними прямой связи, а вклинился посредник — эта кожа, через которую и не продохнешь до чистого воздуха, не вырвешься в вольный космос Потребности и отправления самого распролетария сегодня разветвленное, чем у короля Артура ему больше надо, а обслуживает его фактически, в силу разделения труда и обмена, весь мир от Ямайки до Исландии, ничего-то сам не может, как Илья Обломов А через рекламу эта материнскиизбаловывающая забота и щекотание цивилизации — уже просто нагло навязывается и прет на человека» насаживается на его зуб (зубная паста), улыбку (массаж), глаз, слух — все завербовано, отобраны и перекрыты каналы сообщения с бытием, — и главное, человек начинает теряться, что важно и что неважно Он скорбит, что нечем уплатить за телевизор, и не замечает, что скорбеть-то ему нужно, что естественные, божьи ему дары: зрение, слух, воздух и свет — благодаря приманке телевизора у него отобраны и что попался-то он не на живца, а на мертвеца — на механического соловья И в этом отличие кожи цивилизации (ее забот о современном человеке), этой механической матки, от кожи, что создавалась вокруг аристократа из живого труда» людей и дворовых Его касались живые руки брил цирюльник, а не электробритва, возили лошади пахнущие, парные, ржущие, машущие хвостом, а не бензинная, пластиковая, скрежещущая железяка поезда, готовил повар — гастроном, а не закусочная-автомат Да что там аристократ! Еще более простой крестьянин окружен живым влагалищем вселенной и в ней прорастал и жизнь проводил в живом соитии: с землей, огнем, воздухом, рекой Единственно еще детям через матерей достается в живой ткани вселенского вместилища пожить, но тонка и все тонкостеннее становится и эта кожа. И сама женщина в наш железный век, стиснув челюсти, лезет, торопится ожелезнеть, стать механической. Беременная мать, начитавшись ученых книжек, мнит, что у нее лопнул пузырь и потекли воды, — и торопится на анализ, кресло и кесарево сечение: чтоб железом до времени — семимесячного из ласковой тепловлажной утробной рубашки — извергнуть на холодный свет (не дай бог живые муки родов перенести!) — и вот еще два самых святых и неприкосновенных месяца жизни Молохом у Бога отвоеваны — благодаря развращению — цивилизации матерей. А затем тут что? Торопится сбагрить его со своего молока — на донорское, среднеарифметическое, механическое; чуть что — к врачу и на анализ. И не от злой воли, а от глубоко привитого неверия в себя: я ничего не могу, а цивилизация — все

А постыдный самоубийственный торг женщин за освобождение от «рабства» кухни, пеленок1 — чтоб уж ничего живого дитя, войдя в мир, не получало, а все — механическое!. Где ж быть и родиться потом в юноше и девушке любви — единственной на всю жизнь, когда с детства он ко взаимозаменимости приучен: материнской груди — и соски (соска — первое знакомство с ложью мира), слов воспитателя на зарплате — и игры с отцом, котлеты домашней — и столовской. Ведь в плоть и кровь этим вводится — как шприцами противоэпидемических сывороток — принципиальная проституция: неразличение настоящего и поддельного, живого соловья и механического Вот и предпосылка для мены жен, разводов: не та — так другая, все — одинаковы!.

Особенно жертвами этого стали американцы. Всего за полвека-век народ, составленный из самых мощных земно-кровных особей — именно особей, а не половинок (полов-сексов): крестьян, моряков, которые, оторвавшись от пуповины родных влагалищ — от матерей-земель Старого Света, отплывали уже как восстановленные первые Адамы на Новую Землю — и жили в суровости, без женщин; а потом, когда те добрались (как Адаму Еву Бог выделал), строго патриархальная пуритански-библейская семья и нравы установились: будто действительно быт первого тысячелетия до нашей эры повторился, времен Авраама и Иакова, и вот не успело и поколения смениться, как создали себе мощным трудом такого Молоха, Змия, Ваала — искусителя и казнителя — в лице совершеннейшей цивилизации, изощреннейщих удобств, рекламы! [61] То есть грандиозную механическую матку себе заделали, что насела на них, некогда живых, суровых, патриархальных, мужикоподобных с грубыми руками, — как шлем на электрическом стуле И очумелый патриарх пронизывается снопами токов — от политики, машин, биржи… Итак, грубый пуританин, выехав из Англии с завистью к лордам и аристократам, — во всех трудах своих, видимо, безотчетно хотел создать себе такую же райскую жизнь среди удобств и услуг: чтобы в пику лордам: что? видали? Я то же, да еще лучше создал

И да: он создал, только нетерпеливо быстро, ускоренно, не дожидаясь, пока растение само дорастет, а искусственно и мощной силой вытягивая стебель. Ну а то, что не получило достаточно естественного солнца и соков земли, — неизбежно отдает резиной и жвачкой: безвкусный хлеб, консервированные фрукты и подобная духовная культура бестселлеров Голливуда и дайджестов

Да, но все это насело на здоровеннейший народ из отборных особей с грубыми мясами и густыми кровями. Такой устойчивый, медлительный состав и могучий остов нации не заметил, как оказался в плену у пустоплясов, в свистопляске цивилизации, которая насела на него и наяривает, и откалывает, и раздрабливает. И сегодня, в середине XX века, начинает доходить, что же случилось из этого напряженнейшего противостояния тысячелетий (библейская патриархальность крепкого толстокожего фалла — и совершеннейшая механическая сильно и мелкокусающая и назойливая vagina цивилизации): зачинается ныне самосознание и возможная уникальная, мирового значения, духовная культура. Предчуял ее Мелвилл! во чрево библейского Кита Иона из защищенной комфортабельной vagm Старого Света, среди вещей и идей и политик, вдруг брошен вновь в космос до творения. И здесь — грандиозное увидение: что под покровом тонким истории кит, на котором земля, — шевелится и фонтаны пускает, и играючи, как лодку, эту землю нашу и культуру опрокинуть может. И один человек — муж еще без жены, как первый Адам — Человек, — в сем мире обитает. И тут даже долюди: Ахав — это Люцифер, Сатана, богоборец. «Пекод» — это до Ноева ковчега спасения: се корабль восстания ангелов — на небо. Черный, сверкающеглазый и костяноногий Ахав поклялся возмездием Белому Лебедю — Белому Киту — до-духовному (ибо — Кит, толща вещества), но уже Богу (ибо Белый) И далее мощная животность животворит американскую литературу: и индейцы, краснокожие Купера (идея «скальпа» — сдирания кожи, грубой, защитной, — и неожиданная, насильственная нежность и болезненная раздражимость); и звери, и волки, и Белые Клыки Джека Лондона и Сетона-Томпсона; и омар и каракатица в «Финансисте» Драйзера; и Рыба (новый Моби Дик) возлюбленная Рыба в «Старике и Море» Хемингуэя. А еще раньше: языческая река Миссисипи — в «Гекльберри Финне». Далее — Фолкнер: коровы и кобылицы его (ср. Юла)… Но и здесь же увидены были «Спрут» Норрисом и «Огни большого города» Чарли Чаплиным — сии механические чудища, тысячеглазые Аргусы; в них щупальцами конвейеров и роботов и неоновыми огнями реклам и снопом искр электрического стула — вавилонская шлюха цивилизации насела в этих подвесках и колье теребить и мастурбировать здоровый жеребячий фалл

Если фундаментом Америки были люди-мужи — первые Адамы: они, завоевывая живое лоно огненной, краснокожей земли Америки, создали себе влагалище искусственное, и на их живые тела насела механическая женщина индустрии и цивилизации, — то в России первична женщина-Русь, мать — сыра земля. На ней в естественном состоянии (когда меря, чудь и весь) бродили и лопались «пузыри земли» — полувоздушные-полусырые (но не огненные), бесплотные болотные люди — мужи — духи Но ей, огромной, этого домашнего мало, и она, меж Европой и Азией, евразийка — привечает еще и чужеземца [62] , чтоб взбодрил и дал вкусить: татаро-монгола, его нашествие на себя заманивает, а потом топит в себе — как русалка водяная, засыпает метелями, как потом и поляков, и французов, и немцев. Она-то хочет, ей — ничего, она — бессмертна, а народ-сын — расплачивайся — кровями и жертвами за похоть Матери-Родины