Материалы о вече приводят нас к несколько иным выводам. Вече в XI–XII вв. являлось органом народовластия. Это — народное собрание с участием, а порой и под руководством знати {193} .

Трактовка веча В. Л. Яниным тесно связана с его представлением о роли и месте крупной усадьбы в жизни города. Правда, взгляды ученого со временем менялись. Так, если в 1970 г. В. Л. Янин считал, что в Новгороде были одни боярские усадьбы, то в 1973 г. он писал: «Признание крупной усадьбы единственной низшей ячейкой Новгорода представляется нам теперь неправильным. Наличие в Новгороде значительного массива непривилегированного свободного населения не может вызывать сомнений» {194} . Тем не менее, мысль об изначальности владения бояр усадьбами и крупными участками земли находим в последующих трудах историка. Концы в Новгороде «возникли как объединение нескольких боярских поселков, сохранивших свою зависимость от боярских семей вплоть до последнего этапа существования Новгородской боярской республики» {195} . Исследователь рисует картину изначальной частной собственности в Новгороде: «На участке земли, находящейся в частной собственности одного из родовых старейшин, стоял его двор… совокупность таких дворов составляла первоначальный поселок» {196} . Выдвигая это положение, В. Л. Янин в то же время признает трудность проследить корни системы, несомненной только для XIV–XV вв. {197} , указывает на то, что «боярские усадьбы» не отличаются друг от друга ни своими размерами, ни постройками, ни инвентарем {198} . Понятно, почему специалистам не удается пока «доказать родство владельцев какой-либо усадьбы на протяжении с X по XV в.» {199} . Мы присоединяемся к мнению Ю. Г. Алексеева, который считает, что тезис «об изначальности боярского землевладения противоречит всем существующим представлениям о вторичности боярской вотчины, постепенно выкристаллизовывающейся из общины, и не вытекает из непосредственных наблюдений самого В. Л. Янина» {200} . Проблему веча В. Л. Янин решает в тесном единстве с проблемой земельной собственности в Новгородской земле. Анализ содержания ранних берестяных грамот позволил ему заключить: «Деньги в грамотах XII века занимают столько же места, как земля и продукты сельского хозяйства в более поздних берестяных грамотах. И даже большее место, так как о земле в них не упоминается вовсе, а о деньгах в грамотах XIII–XV веков написано достаточно. Сейчас еще рано делать по этому поводу решительные выводы, однако вряд ли такая разница может быть случайной. Вероятно на протяжении XII в. исподволь происходило накопление денежных ресурсов новгородскими феодалами, позволившее им затем осуществить решительное наступление на те земли, которые в большом количестве в XII веке еще принадлежали свободным новгородским общинникам» {201} . Ю. Г. Алексеев, комментируя приведенное высказывание В. Л. Янина, писал, что оно «представляет большой интерес. Значит, именно XII в. был важным качественным рубежом в истории класса крупных феодалов-землевладельцев в составе новгородской городской общины, важным этапом в процессе превращения аристократии общинно-племенной в аристократию феодально-землевладельческую» {202} . Оценка правильная, но требующая одного уточнения: поскольку наступление новгородских бояр на общинные земли произошло позже XII в., то и качественный перелом в истории боярства должен быть вынесен за грань данного столетия и приурочен не ранее чем к XIII в. А это означает, что деление новгородцев, предшествующего времени, на привилегированных бояр и бесправную массу не имеет под собой социально-экономической основы.

Упомянутые выводы, полученные В. Л. Яниным при изучении берестяных грамот, представляются нам в высшей степени плодотворными и перспективными. Однако автор стал вскоре развивать другие идеи. Надо, впрочем, сказать, что вопрос о возникновении вотчинного землевладения в Новгородской земле, В. Л. Янин решал в прежнем ключе. Начальный момент становления вотчины он связывал с образованием княжеского домена на рубеже XI–XII вв. {203} Вслед за княжескими домениальными владениями появляются вотчины новгородских бояр и монастырей. Складывание «вотчинной системы в XII–XIII вв. происходит в значительной степени путем государственной раздачи черных волостей, как частным лицам, так и духовным учреждениям. Начавшись при Мстиславе Владимировиче, этот процесс в целом завершился в первой половине XIV в.» {204} . Зарождение вотчинной системы в Новгороде В. Л. Янин, таким образом, наблюдает сравнительно поздно, в XII столетии. Предшествующий период он именует довотчинным. И здесь исследователь ставит вопрос: «Если до конца XI в. ни князь, ни бояре в Новгородской земле не были вотчинниками, т. е. не располагали домениальной собственностью, кому же там принадлежала земля? Составляла она собственность государства или собственниками ее были крестьяне-общинники?» {205} . Ответ на поставленный вопрос и заключает то новое, к чему пришел в своих последних изысканиях В. Л. Янин. В довотчинный период он усматривает «наличие корпоративной собственности боярства и права верховного распоряжения черными землями, принадлежащего корпорации бояр» {206} . При этом государственная, корпоративная феодальная собственность распространялась на всю территорию Новгородской земли {207} , что, следовательно, полностью исключает существование земельной собственности свободных общинников. Первоначальные основы боярского права верховного распоряжения черными землями были заложены, согласно В. Л. Янину, при Ярославе Владимировиче, хотя и в более ранее время имели место «определенные формы приобщения местного боярства к разделу государственного дохода» {208} . В окончательном виде государственная боярская собственность сложилась в конце XI в. {209}

Значительную помощь в создании концепции корпоративной земельной собственности новгородских бояр В. Л. Янину оказали исследования Л. В. Черепнина, разработавшего теорию верховной княжеской собственности на Руси IX–XI вв. как первичной формы феодальной собственности, из которой впоследствии выросла древнерусская вотчина. Окняжение земли, по мнению В. Л. Янина, коснулось и Новгорода {210} . Один из авторов настоящей работы уже разбирал соответствующую аргументацию Л. В. Черепнина. Оказалось, что идея окняжения земли и установления верховной государственной собственности в лице князя не обеспечена в должной мере историческими данными {211} . И все же для В. Л. Янина факты окняжения в Новгородской области очевидны {212} . Что же это за факты? Первый из них — летописное свидетельство о княгине Ольге: «Иде Вольга Новугороду, и устави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани» {213} . Второй факт — известие летописца об уплате новгородцами дани киевским князьям: «Ярославу же живущу в Новегороде и уроком дающю дань Киеву 2000 гривен от года до года, а тысящу Новегороде гридем раздаваху; и тако даяху въси князи новгородстии, а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцу своему» {214} . В. Л. Янин отмечает, что упомянутая дань установлена была еще Игорем: «Сеи же Игорь нача грады ставити, и дани устави Словеном и Варягом даяти, и Кривечем и Мерям дань даяти Варягом, а от Новагорода 300 гривен на лето мира деля, еже не дають» {215} . Третий факт, привлекаемый В. Л. Яниным, связан с князем Святославом Ольговичем, который по своем прибытии в Новгород в 1137 г. нашел тут «десятину от даней уряженной предшествующими князьями, но не до конца упорядоченными судебные доходы» {216} .

Нам кажется, что используемые В. Л. Яниным материалы можно толковать и по-другому. Едва ли следует, на наш взгляд, объединять по смыслу летописные рассказы о выплате новгородскими князьями дани «уроками» и об уставлении дани «мира деля», ибо в одном случае речь идет о платежах, идущих в Киев, а в другом — к варягам. Общее в этих рассказах состоит лишь в том, что они к так называемому «окняжению земли» имеют проблематичное отношение. То же самое можно сказать и насчет сведений летописи об учреждении княгиней Ольгой оброков и даней по Мете и по Луге. Специальный анализ даннических отношений в Киевской Руси показал, что установление даней отнюдь не означало ликвидацию общинной земельной собственности и образование верховной княжеской собственности на землю, что дань — не феодальная рента, а форма коллективного отчуждения прибавочного продукта победителем у побежденного, или грабежа, которому подвергались «примученные» в ходе войн племена и народности {217} . Дань — это специфическая форма эксплуатации, типичная для поздней стадии родоплеменного строя и древних обществ с незавершенным процессом классообразования. Именно к такому выводу склоняют нас древнерусские источники, а также исследования историков и этнографов, изучавших данничество в различных регионах мира {218} .

Не может служить бесспорным свидетельством «окняжения земли» и Устав Святослава Ольговича. В преамбуле памятника читаем: «Устав, бывши преже нас в Руси от прадед и от дед наших: имати пискупом десятину от дании и от вир и продажь, что входит в княж двор всего» {219} . Затем вполне последовательно князь обращается к аналогичной новгородской практике наделения епископов: «А зде в Новегороде, что есть десятина от дании, обретох уряжено преже мене бывшими князи, толико от вир и продажь десятины зьрел, олико днии в руце княжи и в клеть» {220} . Существо даней мы уже определили. Что касается вир и продаж, то и эти судебные сборы вряд ли стоит относить к феодальным, поскольку они имели публичноправовой, а не рентный характер. Судебные пошлины превращаются в феодальную ренту много позже, по истечении длительного развития частновотчинных порядков, завершившегося образованием сеньории {221} .

Важное значение В. Л. Янин придает жалованной грамоте князя Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю. Там говорится: «Се аз князь великий Изяслав Мьстиславич по благословению епискупа Нифонта испрощал есмь у Новагорода святому Пантелемону землю село Витославицы и смерды и поля Ушково и до прости» {222} . Князь велел «смердам витославицам не потянути ни ко князю ни епископу, ни в городцкии потуги, ни к смердам ни в какие потуги, ни иною вивирицою, а потянути им ко святому Пантелемону в монастырь к игумену и к братьи» {223} . По мнению В. Л. Янина, жалованная грамота Изяслава «недвусмысленно утверждает, что верховным распорядителем земельного фонда, не входившего в состав княжеского домена было государство, решением которого участок черных земель мог быть превращен в вотчину. Иными словами, фонд черных земель на этом этапе предстает перед нами в виде корпоративной собственности веча» {224} . Мы полностью солидарны с В. Л. Яниным в том, что жалуемые князем монастырю земли и люди являлись собственностью новгородского государства, или городской общины в лице веча. Но нам представляется не обязательным включение пожалованных князем угодий в разряд черных (общинных) земель, чему препятствуют смерды, которых считать свободными (до пожалования) земледельцами-общинниками с полной уверенностью нельзя. Смерды, по нашему убеждению, составляли категорию несвободного населения, чье происхождение связано с поселением пленников на государственных землях {225} . Положение этих смердов было сходно со статусом рабов фиска Западной Европы {226} . Таким образом, новгородская община XII в., хотя и выступала в качестве корпоративного землевладельца и душевладельца, но за пределами черных волостей {227} .

Кроме села Витославицы и других земель, пожалованных князем Изяславом пантелеймоновским монахам, В. Л. Янин упоминает волость Буице, данную князьями Мстиславом Владимировичем и Всеволодом Мстиславичем Юрьеву монастырю с «данию и с вирами и с продажами», а также с «осенним полюдьем даровным» {228} . Историк полагает, что волость Буице была пожалована «из состава княжеского домена» {229} . Однако Т. И. Осьминский показал принадлежность названной волости к черным землям {230} . По мнению А. Л. Шапиро и Т. И. Осьминского, Мстислав и Всеволод осуществили не земельное пожалование, а передачу права сбора доходов Юрьеву монастырю с волости Буице {231} . Князья действовали здесь в качестве суверенов, но не земельных собственников. Обоснованность данного предположения подтверждает последующая судьба волости. Так, из договорной грамоты великого князя Казимира с Новгородом (1440–1447 гг.) узнаем следующее: «Буице» временами выходила из-под власти монастыря и население ее «тянуло» черными кунами уже не к юрьевским монахам, а к тому, кому Господин Великий Новгород предоставлял право на их сбор {232} . Вот почему в Новгородских писцовых книгах упоминание о Буице сопровождается формулой: «волость, что бывала Юрьева монастыря» {233} . Переход права сбора доходов волости в руки монастырской братии «давал возможность для превращения черных земель в феодальную собственность» {234} . В этом нас убеждает и опыт истории зарубежных стран. Королевское пожалование земли в бокленд, практиковавшееся в раннесредневековой Англии, открывало владельцу «возможность захватить свободную деревню, присваивать уплачивавшиеся ее населением подати и другие доходы, а в дальнейшем, по мере укрепления его власти над крестьянами, закрепостить и превратить их земли в свою собственность» {235} . Схожую картину наблюдаем у славянских народов. В Хорватии, например, как установил Ю. В. Бромлей, «передача верховным правителем отдельным лицам права сбора налогов со свободного населения предполагает появление возможности превращения суверенитета в верховную собственность на землю, принадлежащую этому населению» {236} .

Итак, передача права сбора доходов с волости Буице Юрьеву монастырю не являлась актом земельного феодального пожалования. Она создавала лишь возможность эволюции пожалованной волости в феодальную собственность. Процесс этот был длительный. И еще в XV в. Буице сохраняет следы былой своей принадлежности к волостному черному миру {237} . Относительно черных земель XII в. и живших там свободных земледельцев-общинников надо сказать, что новгородское вече осуществляло над ними право суверенитета как верховный орган власти Новгородской земли-волости, или города-государства. Правом корпоративной верховной собственности на эти земли оно не пользовалось. Собственниками земель, где трудились свободные земледельцы, были сами земледельцы и общины, объединявшие их.