— Нет,— ответил Тирен.— Его дело — расследовать.

— Конечно, конечно.— Бурье снова аккуратно разложил салфетку на коленях.— Я, помнится, упомянул нечистую силу. Уже и сейчас есть кое-какие обстоятельства, которые выглядят прямо-таки загадочно или, по крайней мере, довольно своеобразно с точки зрения логики. Однако, готов поклясться, будут и еще. Как ты думаешь, машина ведь запирается?

— Блестящее наблюдение,— съязвил Тирен.

— Когда мадам Вульф вошла в гараж, то машина была заперта, верно?

— Ну да. Убийца аккуратно запер ее за собой.— Тирен улыбнулся.— Мне всегда нравились люди, которые запирают за собой двери.

— Ты понимаешь, что это значит? Позволь напомнить тебе, что у этой модели «вольво» замки срабатывают автоматически: если ты запираешь дверь, то автоматически запирается все остальное, в том числе и багажник.

— Совершенно верно. То же самое и у моей. Это весьма удобно — не нужно постоянно помнить о том, что, оставляя машину на улице, следует проверить еще и багажник. Но я не пойму, куда ты клонишь?

— Я просто хочу сказать, что когда мадам Вульф нашла тело мужа, машина была заперта. Это совпадает с тем, что она рассказала, и в действительности у нас нет причин сомневаться в ее правдивости, поскольку она — единственный человек, кто, кроме самого Вульфа, имел доступ к ключам от его машины. В определенном смысле это может говорить не в ее пользу.

— Все это так, однако что из этого следует?

— Мадам Вульф открыла гараж — который был заперт, открыла дверцу машины и багажник, которые также были заперты. А теперь — ты следишь? — мы подошли к тому моменту, откуда начинается колдовство, о котором я тебе говорил. Все ключи, с помощью которых можно было совершить эти операции, находились в тот момент в кармане Вульфа в запертом багажнике, в запертой машине, в запертом гараже. Кроме того, даже если кто-нибудь и подстерегал Вульфа в гараже, этот «кто-нибудь» не смог бы проделать всю цепочку в обратном порядке.

Тирен внимательно слушал. Все, что сказал сейчас Бурье, несомненно, опиралось на факты. Однако вывод, который напрашивался сам собой, все же, мягко говоря, смущал его. Он вздохнул, с шумом выпустив воздух, и сказал:

— Но… ведь мог же у убийцы быть дубликат ключей?

— Да-да, конечно.— Комиссар многозначительно улыбнулся.— Ладно, пойдем дальше. У меня тут есть еще один фактик.

— Выкладывай,— сказал Тирен.

— Мы смогли опознать нож, который так умело всадили в затылок Вульфу. Или, точнее, по крайней мере, мы знаем его происхождение.— С чрезвычайно важным видом он выдержал долгую паузу и мягким, негромким голосом продолжал:

— Это нож для разрезания бумаг, приблизительно около двадцати сантиметров длиной. Прекрасно годится для того, чтобы вскрывать конверты с секретной корреспонденцией, разрезать страницы неразрезанных приключенческих книжек,— а также вполне подходит как орудие убийства. На ручке его выгравирована небольшая неброская надпись по-шведски — «Государственное имущество».

И, чрезвычайно довольный произведенным его словами эффектом, он поддел вилкой последний кусок котлетки и отправил в рот, делая вид, что реакция Тирена вовсе его не интересует.

Горячее они доели молча. Тирен чувствовал себя совершенно потрясенным. В открывание и закрывание дверей с помощью колдовства, в человека-невидимку и убийство без убийцы он, в общем-то, верил так же мало, как и Бурье. Он вспомнил, как буквально за пару часов до убийства Вульф швырнул свои ключи Мадлен Кройц, прося ее выполнить кое-какие поручения. Следовательно, преступник вполне мог изготовить дубликаты ключей заранее. Хуже всего в этом было то, что таким образом убийство оказывалось связанным с кем-то из посольства, ибо кто еще мог иметь доступ к ключам и взять нож для разрезания бумаг, принадлежавший посольству? Кто еще, кто еще?… Несколько минут он напряженно прикидывал и так и этак, прежде чем вынужден был признать, что иной возможности не существует. Но в таком случае — кто же может докопаться до истины, если не полиция?

Он выпрямился, откинулся на спинку стула и принялся, рискуя упасть, раскачиваться на задних ножках, не сводя с Бурье задумчивого взгляда. Наконец он отхлебнул глоток вина, стремясь избавиться от неприятной сухости, появившейся вдруг в горле, и заговорил:

— Теперь я прекрасно понимаю, чего ты хотел добиться этим нашим обедом. И я постараюсь все уладить. Однако помни, ни ты, ни твои люди не должны предпринимать ни единого шага без того, чтобы поставить меня в известность, а также не должны утаивать от меня ни одной мелочи. Дипломатическая неприкосновенность — это как та священная корова, которую нельзя зарезать когда угодно. По крайней мере, об этом надо предупреждать заранее.

Бурье удовлетворенно рассмеялся:

— Можешь на меня положиться, дружище. Но ведь нам действительно необходима информация. Дело не в том, что нам доставляет такое удовольствие приставать к твоим сотрудникам, мадам Вульф, к тебе самому или вообще к кому-либо. Мы просто хотим добраться до истины. Против высокопоставленного представителя твоей страны совершено жестокое, гнусное преступление. Возникает множество вопросов: почему? каковы мотивы? что это — политическое убийство? ревность? месть? корысть? Мы же ничего не знаем. А дипломатическая неприкосновенность перекрывает нам все те источники, с помощью которых можно было бы связать различные части этой мозаики в единое целое и выяснить наконец правду. Подумай, есть ли в данном случае какой-нибудь смысл в соблюдении статуса дипломатической неприкосновенности, который, кстати, вызван причинами отнюдь не такого рода, есть ли смысл мешать молодому энергичному комиссару полиции Шату в его важной работе. Неужели же голый принцип и соображения престижа важнее, чем достижение истины, какой бы она ни была? Кроме того, разве само понятие дипломатической неприкосновенности не предполагает сначала выяснения того, о чем здесь идет речь, выяснения степени важности данного дела? Убийство — сама по себе вещь серьезная, особенно если предположить, что оно является звеном в игре великих держав. Однако оно вполне может оказаться и результатом простого человеческого конфликта, то есть частным делом, и тогда значение его с точки зрения дипломатической неприкосновенности становится отнюдь не таким важным. Как по-твоему, стоит комиссару Леружу внести ясность в этот вопрос или, по крайней мере, попытаться это сделать? Дашь ты ему для этого шанс?