Кили стала на колени рядом с ним, взяла его руки в свои и рассказала ему всё, не обращая внимания на слезы, стекающие по ее лицу.

Джастис слушал девушку с нарастающим ощущением печали. Потери. Он всё время крепко удерживал свои боль и гнев. С тех пор, как его старший брат, сын по рождению от мужчины и женщины, которых Джастис считал своими родителями, с досады рассказал ему правду: его усыновили. Его настоящие родители не хотели его.

Никто его не хотел.

Его брата наказали за ложь, а Джастиса обнимала и успокаивала женщина, которая, как мальчик уже стал подозревать, не была ему кровной родней. Несмотря на ее заверения, он уже стал достаточно взрослым, чтобы понимать, что не похож ни на кого из семьи. Хотя, если честно, Джастис не встречал ни одного атлантийца с голубыми волосами, хотя первые десять лет своей жизни он искал. И, разумеется, он перестал спрашивать об этом после своего десятого дня рождения. И в ярости побрил себе голову.

Голубой ежик был еще хуже. Ему едва не сломали ребра в трех-четырех драках на школьном дворе именно из-за прически.

Когда сам король встретился с ним и рассказал правду о его рождении, это было едва ли не облегчением. Горько-сладким, наполненным замешательством и болью, но, тем не менее, облегчением. Он не обезумел. Он действительно имел своё место в жизни. Он кому-то принадлежал.

Он был сыном короля. Короля всей Атлантиды! Но его облегчение и радость сгорели дотла в его горле до того, как он успел их показать. Король рассказал ему о приказе Посейдона и о заклятии. Джастис не мог открыть правды, или ему пришлось бы убить любого, кто услышал бы историю его рождения и наследия.

Хуже всего то, что король – его кровный отец – никогда его не хотел. Собственный отец Джастиса отверг его. Рассказал, что и его мать никогда его не хотела, подтверждая самый темный, тайный страх ребенка: что он не достоин даже родительской любви.

Мальчик с облегчением подчинился приказу обучаться в военной академии. Постоянные физические упражнения предоставляли цивилизованный способ освободить ту ярость, которая его переполняла. Он огрызался и изливал свое возмущение на тренеров и собратьев по обучению, как синеволосое животное, испытывая границы своей выносливости, и даже более того. Намного более. Целители стали презирать один его вид.

Но потом, в один прекрасный обычный день, всё изменилось. Он встретился с Вэном и Конланом. Они ему понравились. Он ими даже восхищался, хотя ненавидел их за то, чего никогда не имел, – настоящую семью, которая их любила. Собственное место.

Теперь эта женщина, этот чтец предметов, эта человеческая женщина, представляющая спасение его души, рассказала ему, что он был желанным. Его мать хотела его. Он прошептал ее имя. Эйбхлинн.

Нереид молчал, потом повторил текущие слоги имени их матери в их сознании. Эйбхлинн.

Их охватила мука. Эйбхлинн – старинное нереидское имя, означающее «Любимая Богиней». Какая фальшивая ирония.

Кили замолчала. Она закончила рассказывать о видениях, которые она видела, видения, которые она пережила. Видения его жизни.

– Джастис? Ты… я знаю, что это звучит глупо, но ты в порядке?

Нежная обеспокоенность в ее голосе почти сломала его, а ведь века битв такого не сделали. Она, казалось, волновалась за него. За него, а ведь ей следовало ненавидеть его за то, что он с ней сотворил. Сначала похитил ее, потом подверг ее такой опасности, причинил столько страданий.

Он был чудовищем. Независимо от того, в чем он нуждался, она заслуживала лучшего.

Лучше нас нет никого, – закричал Нереид в его разуме.

Джастис попытался захлопнуть ментальную дверь, но сумел закрыть ее лишь частично. Руки Кили дрожали в его руках; он сжимал их слишком сильно.

– Я не уверен, что сейчас чувствую. Но, несмотря на мою реакцию на эти новости, спасибо тебе. Спасибо тебе за то, что сообщила мне правду, которой я не знал.

– Твоя мать любила тебя, и она хотела тебя, – сказала Кили. – Ее чувства были очень сильными, Джастис. То, что они сказали, что тебя не хотели, – ложь. Ужасная ложь, созданная трусами.

Он улыбнулся возмущению в ее голосе. Она пришла в ярость из-за их обращения с ним. Его захлестнуло тепло при одной мысли. Кто-нибудь раньше переживал из-за него? Они зависели от него, они сражались рядом с ним, и они спасли его жизнь.

Но чтобы прийти в ярость? Нет. Никогда.

Только Кили защищала его.

– Так значит, ты ему сказала, – прошептал он. – Ты сказала самому королю Атлантиды, что он был не прав. Я отдал бы всё, что имею, чтобы посмотреть на это.

Она улыбнулась ему в ответ, и разделенное веселье что-то перевернуло в его груди. Он знал, что хочет ее; он признавал, что жаждет ее. Но, вероятно, было нечто большее. Вероятно, она пробилась сквозь барьеры, которые он давно установил вокруг своих чувств.

Его разум содрогнулся от шока, и Нереид снова вырвался. Да. Впусти ее. Она рассказала нам правду. Моя, – наша, – мать была женщиной воином, как и все девы Нереиды. Она боролась за нас, и умерла ради нас. Каким-то образом она говорила с нами через эту женщину. Разве этого недостаточно, чтобы мы узнали, что эта женщина принадлежит нам?

Джастис снова посмотрел на Кили, но на сей раз, он увидел ее через призму глаза Нереида. Ее спокойная красота стала отчетливей, чувственней. Зеленый цвет ее глаза сиял, как драгоценный нефрит. Изгиб ее губ стал греховным, почти моля его завладеть ее ртом. Биение пульса на ее горле зачаровывало его. Он хотел попробовать на вкус ее кожу. Он хотел провести дорожку от ее горла к миленьким, соблазнительным грудям, спрятанным под рубашкой.