В самом здании военкомата не протолкнуться: в коридоре стоят и сидят на полу впритык друг к другу, из кабинета в кабинет, покрикивая на мобилизованных, носятся работники военкомата в новенькой, с иголочки, форме и с выражением подчеркнутой озабоченности. Из-за фанерной перегородки зычным голосом выкликали:

— Сидорчук!

— Я! — вскочил один из мобилизованных, торопливо оправил помятый пиджак и скрылся за перегородкой.

— Пономаренко!..

Наташа дождалась, когда вызовы прекратились, и заглянула в дверь. Увидела столы, заваленные пыльными папками и уставленные продолговатыми ящичками, из которых, как на читательском абонементе в библиотеке, топорщились карточки из толстой бумаги. За столами сидели строгие военные дяденьки в ременных портупеях, придававших им бравый вид. Наташа не разбиралась в знаках различия и выбрала самого-старшего по возрасту: он выглядел солиднее остальных. Стараясь из-за деликатности ступать неслышно, подошла к столу. И застыла в ожидании, когда военный обратит на нее внимание. Но тот словно не замечал посетительницы и продолжал копаться в бумагах. Хотя Наташа могла поспорить, что он отлично видит ее, стоявшую перед его носом. Прошла минута в неловком, томительном ожидании, ладони у девушки взмокли от волнения, из памяти выскочили те приличествующие случаю, заранее продуманные слова, которые она готовилась произнести.

— Я хочу пойти на фронт доброволкой, — громко и, пожалуй, излишне резко сказала Наташа. — Кому подать заявление?

Солидный военный оторвался от бумаг, взглянул на Наташу, и брови у него поползли вверх. И все, кто был в комнате, посмотрели на Наташу. А она стояла, вконец смущенная собственной резкостью и всеобщим вниманием и понимая, что смущена, смущалась еще больше.

— Коль девки в армию просятся, — весело сказал кто-то, — Гитлеру непременно и в самом скором времени каюк!

— Ты, коханая, к минометчикам иди, лафетчицей будешь, — посоветовал другой.

Грохнул мужской смачный хохот.

— Я санитаркой могу, — сказала Наташа, не понимая, отчего они смеются. — В школе мы занимались в санитарном кружке.

— В каком классе ты учишься? — спросил солидный военный.

— Десятый закончила.

— А не врешь?

Наташа возмутилась:

— Честное комсомольское! Я аттестат могу показать… — И поспешно принялась развертывать документы.

— Ладно, — остановил ее военный. — Ты видела, какое столпотворение в коридоре?

— Ага.

— «Ага» у бабки под печкой сидит. А у нас говорят: так точно. Мужиков сперва под ружье надо поставить, армию отмобилизовать. Понимаешь? Ну, а ваше, женское дело — последнее.

— Но ведь санитарки на фронте нужны? — не теряла надежды Наташа.

— Нужны, — согласился военный. — Медперсонал частично мобилизовали. А насчет вас, из школьных кружков, указания не поступало.

— А когда поступит?

— Ну, милая, — развел руками военный, — кто ж тебе ответит на это? Может, через месяц, а может, через год.

— К тому времени война закончится, — ужаснулась Наташа.

Снова мужчины засмеялись, на этот раз не так дружно и не очень весело. Они глядели на девушку, и на их лицах плавало грустное раздумье. Благожелательный к себе интерес и ласку читала Наташа в их глазах. Ее расспросили откуда и чья она. На прощанье посоветовали:

— Держи связь с райкомом комсомола. Если будем брать девушек на санитарок или связисток, то по рекомендации райкома ЛКСМУ. А вообще-то, сероглазая, сидела бы ты дома!.. Знаешь поговорку: не лезь в пекло поперед батька? То-то и оно!

К доброму совету Наташа осталась глуха. А в райком комсомола зашла в тот же день. Однако там тоже ничего не могли сказать, ждали указаний свыше. Так рухнул Наташин план попасть на фронт вместе с отцом. Оставалось одно — листать надоевшие школьные учебники, готовиться в институт. Верно, была еще надежда, что объявят набор на курсы военных связисток или санитарок, но ведь там так долго учиться, что война к тому времени закончится.

«Говорят еще о равноправии с мужчинами! — думала Наташа со всей непосредственностью и пылом юности. — Какое ж это равноправие, если, — она передразнила солидного дяденьку из райвоенкомата, — женское дело — последнее?!»

Наташа лишь тогда очнулась от своих дум, когда локти и бедра заныли от лежания на голом полу. Гибко, по-кошачьи, вскочив на ноги, она поставила зеркальце на место, попыталась разгладить ладошкой помятое платье и, недовольная собой, с учебником под мышкой пошла искать место поудобней и, главное, попрохладней. Эта жара, будь она неладна, раскиселила мозги. Если и дальше такими темпами повторять школьную программу, то и к Новому году едва ли закончишь… Нет, это никуда не годится, дальше так нельзя!

Наташа задумала залезть в погреб: более прохладного места и не сыскать. Конечно, темновато там, но можно устроиться поближе к открытому творилу…

В кухне ее перехватила мать, послала за водой. С пустыми звенящими ведрами Наташа спрыгнула с порожка прямо в ослепительное солнечное пекло. Утрамбованная земля возле входной двери была горячей, словно сковородка. Наташа ожгла босые ступни, от неожиданности ойкнула и замельтешила загорелыми икрами по тропке к колодцу.

Из конца в конец Большой Знаменки не меньше десяти километров. Когда-то — сейчас никто из местных жителей уже не помнит когда — пришли в эти плодородные места первые поселенцы. Они построили свои мазанки по-над днепровскими плавнями. Мало-помалу поселение разрасталось, и всем хотелось жить поближе к плавням. Поэтому и строились в одну линию. Получилась длинная-предлинная улица.