— Когда ты уезжаешь? — не поддается моим ласкам Борис.

— Через два дня, но не будем сейчас об этом, а?

— Хорошо, не будем, — как-то слишком легко соглашается Зилов.

Он рассказал, что Лариса забила тревогу и решила разведать, что здесь происходит. Больше всего, считает Зилов, она боится, что он перестанет давать деньги на детей.

— Я оставил им все, что заработал за всю жизнь. Дом двухэтажный, мебеля, ковры. Всякого дерьма. Ей всегда было мало. А ведь у них есть абсолютно все. Вот этими мозолями все добыто, этим горбом!

Теперь стало очевидно, что Боря все же слегка пьян. Он продолжал:

— Знаешь, жил, как во сне. Работал, работал, для чего? Чтобы набить дом хламом, купить еще одну свинью? Жить, чтобы жрать…

Он наполнил стопку и протянул мне:

— Будешь?

Я отказалась, тогда Борис выпил сам.

— Но ведь ты же любил Ларису, если женился? Любишь детей… — робко вставилась я.

Зилов кивнул:

— Конечно. И очень хотел, чтобы им было хорошо. А им никогда хорошо не бывает, потому что жадные и завистливые. Детей воспитали таких же: знают только одно слово: "Дай".

— Наверное, ты сгущаешь краски, — опять встряла я.

— Сгущаю, — согласился Борис. — Я сам долго был таким. Насмотрелся на пьянь да нищету, после армии слово себе дал: мои ни в чем не будут нуждаться! Слово сдержал, только себя потерял незаметно… Марат однажды мне сказал: "Жлобом ты стал, Боря". И прав был, а я ему чуть морду не набил. Одно остановило: пьяный он был в задницу.

У меня защипало глаза.

— Поедем завтра на кладбище, а? — прошу я. — Иначе так и не побываю у Марата…

Зилов согласно кивает:

— Поедем, обязательно.

Я обнимаю его плечи, целую в затылок, как ребенка, и Борис затихает.

— Теперь я с тобой, — шепчу ему на ухо.

— Останься, — вдруг просит он. — Не уезжай.

Это запретная тема. Мне нечем ему ответить.

— Мы же договорились, что не будем об этом! — шутливо возмущаюсь я.

— Ну, хотя бы сегодня ты не уйдешь?..

В эту ночь мы особенно нежны друг с другом. Я не могу налюбоваться на его сильное мускулистое тело, по-прежнему напоминающее статую Давида. Он играет моими волосами, путаясь в них и тихо смеясь. Прерывая поцелуи, мы вспоминаем юность и шутливо бранимся.

— Какой ты был глупый, Борька! Не мог догадаться, что я умираю по тебе.

— Догадывался. Но ты вспомни: то тебя какой-то москвич-стройотрядовец провожает…

— Ой, а я и забыла!

— …то ты без конца танцуешь с Юркой из параллельного. А в Читу поехали, там опять возле тебя какой-то тип трется. И этого армяшку вспомни! Жаль, не убил его!

— Однако ты кровожадный! Я тоже могла бы припомнить тебе кое-что.

— Что? Ну что?

Не отвечая, я вдыхаю любимый запах его чистого тела и спрашиваю совсем не к месту:

— Интересно, а где ты здесь моешься? Условий вроде бы никаких.

— К брату хожу в душ, а в баню — к знакомым.

Я целую руки, обнимающие меня, губы, по-юношески пухлые. Кажется, годы его совсем не изменили. Или я его вижу прежним мальчишкой? Или он только сейчас так помолодел и похорошел?

— Почему ты тогда меня не остановил, позволил уехать?

Зилов ласково водит пальцами по моему голому плечу:

— Ну, скажи, только честно: если бы я попросил тебя тогда остаться, ты бы осталась?

Я подумала и ответила:

— Нет.

— Вот именно.

Мы помолчали, переполненные нежностью, потом я заговорила вновь:

— А тебе хотелось бы повидать Сашку Колобкова?

— Конечно. Надо его найти.

Я подняла голову и заглянула ему в глаза:

— Ой, найди, а?

— Он тебя очень любил…

— Почему в прошедшем времени? Ты меня не пугай!

Он сильно прижимает меня к себе:

— Ну что ты, как можно…

Наконец, он уснул, а я продолжаю гладить его по голове. Надо уходить, а хочется навсегда остаться здесь, возле Зилова, и состариться с ним. Если он видит меня прежними глазами и говорит, что я не изменилась за четверть века, то и стареть рядом с ним не страшно. Он, как и я, просто не будет видеть этого.

— Зилов, — шепчу я, не надеясь быть услышанной, — случилось невозможное: мне кажется, я тебя люблю.

— Знаю, — совершенно трезвым голосом отвечает он. — Иначе и быть не может.

И он снова засыпает, как ни в чем не бывало.

Мне пора. Я осторожно выбираюсь из постели, собираю разбросанные шмотки, наспех одеваюсь и выскакиваю наружу, где уже занимается заря. Перед тем, как выйти, оглядываюсь на спящего Бориса, и непонятная тоска сжимает мне сердце. Мне вдруг показалось, что все лучшее позади, и что это последняя наша счастливая ночь.