Узнала. Узнала…. Это был тот самый, который «обещал» мне скоропостижную кончину…

Резкий удар в лицо, заставил меня тут же согнуться вдвое, жадно обхватив лицо руками – юшка, кровяная юшка тут же потекла из моего носа.

… заныла, испуганно, тихо заныла, боясь даже коротким (непроизвольно громким) звуком вызвать повторную попытку «убеждения».

(Барби доселе (да, да, и даже Барби-наркоманку) еще никто не бил, а тут – такое…)

– ТЫ ЧЕ ТВОРИШЬ??? – вдруг неистово завопил «босс», казалось бы, едва не поперхнувшись своей слюною.

– Заткнул.

– ДЕБИЛ! ДА НЕ ТАК ЖЕ!!!

– А как??

– Я тебе, сука, по приезду покажу КАК. Ой, как покажу.

***

Тишина. Тишина установилась в салоне... отчего время этой поездки казалось нееевероятно долгим и резиновым. Я испуганно сжималась в калачик, сидя у их ног (на полу) и покорно молчала. Прикусить гордость, дерзость – и ждать. Настанет миг (безусловно, а как же иначе?), когда мы останемся наедине с этим уродом, с тем, что всю эту кашу заварил – и уж тут-то я ему устрою пекло.

Бог мой, только теперь понимаю, насколько я была глупа и недалека. Насколько это были мысли дурны и безрассудны.

По приезду, все так же обращаясь со мной, как с отбросами, за шкирку потащили, потарабанили из подвальных помещений куда-то наверх, и там закрыли в комнате. Нет, это не была ни камера пыток, ни даже место содержания «пленных». Самая обычная (кхм, убранная со вкусом, и не из дешевых вариантов) спаленка, именно она оказалась мне темницей.

Моя фантазия, как и ваша, наверняка, в этот миг, … ой как бурно разгулялась. Причем дрейфила как от ужасных мыслей об грядущем групповом изнасиловании - к интимному сражению лишь нас двоих, этого красавчика (эээ, «уродца») и меня, несчастной…

Черт, отчего-то я несомненно считала, что расплата за мою дерзость будет носить «сексуальный» характер. Для меня это было – самое страшное, а потому… ничего хуже с этой обстановкой (спальней и мной, пленницей), больше не вязалось.

Но время тикало, и если бы не предательские спазмы желудка в позывах голода (которые явно приходят не позже суток), то точно бы поклялась, что прошла целая вечность.

…

Больше терпеть не было сил: я хотела и по естественным нуждам человека (попросту говоря, в туалет), так и по такой примитивной «причине» - как кушать.

В общем, что было духу – затарабанила, забарабанила руками в дверь, требуя внимания.

Вы полагаете, что я поступила как самая последняя дура? Самая недалекоглядная глупая, самоуверенная малолетка?

Так и есть. Отчего-то я всё больше и больше входила в (казалось бы, давно забытую) роль Барби

(при этом окончательно забыв желание убиться травкой и отрешиться от этого чертового мира)

… и требовала внимания, уважения и заботы.

Сейчас перебираю воспоминания, и,… стыдно, конечно, признаваться, но врать не буду. Что есть, то есть…

Запал, запал мне в душу этот «уродец»,

и виделся тогда мне эдаким, дерзким, с бандитскими замашками, «Принцем», на черном джипе, который влюбился в меня с первого взгляда (то есть это уже произошло), и теперь, как только мы останемся наедине, все мои… льдины треснут и начнется… весна.

И мало того, именно этот человек затем разберется со всем окружающим меня миром, со всеми моими обидчиками… - и я наконец-то обрету… заслуженное счастье.

Но принц не спешил ни за весной, ни за обыденной трапезой обычного, самого приземленного, насильника.

Сколько бы я не кричала, не билась головой, руками, ногами, попой об дверь – меня никто не слышал.

С каждым таким тщетным моим позывом… образ «Принца»… неустанно таял.

… И вот. Наконец-то. Замок щелкнул. Дверь дрогнула – и я застыла в шоке. Мужчина, лет так под шестьдесят, усталым взглядом окинул меня и вполне равнодушно спросил:

– Чего кричим?

– Я в туалет хочу. И кушать!

(обижено надула губы, будто передо мной застыл мой «Принц», черт его уже дери!)

– В туалет – свожу. А кушать – не обещаю. Только не шуми. У Господина прием, и он ненавидит, если кто-то нарушает четко спланированную, сотворенную им идиллию.

Глава Пятая

«У Господина прием, и он ненавидит, если кто-то нарушает четко спланированную, сотворенную им идиллию».

Эти слова назойливым эхом стояли, вторились в моей голове, когда я неспешно продвигалась за дворецким (так я определила роль незнакомого, флегматичного мужчины во всем этом цирке).