— Наша встреча не случайна, — жарко шептал Гнатюк, вталкивая разомлевшую от жары и мехового болеро Алену в пространство между двумя мольбертами. — Я хочу любить тебя, детка. Ты меня вдохновляешь! — Он схватил какой-то пульт, привычным движением нажал несколько кнопок, и темнота вокруг медленно зашевелилась. Оконные проемы роскошной художественной студии на Патриарших прудах с протяжным жалобным стоном начали затягиваться шторами. Потянуло прохладой — где-то у стены, видимо, начал работать кондиционер. После короткого щелчка загорелся нижний свет, зазвучала музыка, в глубине зала вкрадчивым голосом запел Вертинский.

— Вдохновляю, точно, — ошарашенно согласилась Алена.

Никогда еще мужчина не доставался ей так легко. Обычно за ним приходилось хорошенечко приударить, а потом пострадать и помучиться безответной любовью, но Гнатюк с самого начала был совершенно иным. Он не просто шел в руки, а мчался в них на бобслейных скоростях. Сначала Алену это даже испугало, но после второго бокала шампанского она перестала паниковать. Наощупь художник был мягким и приятным, будто плюшевый мишка. Она счастливо улыбалась, похозяйски гладила его по слегка вспотевшим волосам и думала о том, что все сегодня складывается самым что ни на есть удачным образом. С самого утра. Видимо, это просто такой день — лучший день для Алены Малининой. Она несколько раз подряд оказалась в нужное время в нужном месте — и вот он, результат! Великий художник, звезда вечера, держит ее в своих объятиях. Конечно, события развиваются стремительнее, чем обычно, но все же... Эта студия, этот мужчина — все похоже на приключение, ради которого Аленина мама рожала ее четырнадцать часов. Не какой-нибудь идиот из соседнего отдела, который променял Алену на другую, а тот, кто может с первого взгляда по-настоящему оценить все ее достоинства!

— Моя божественная! Моя кариатида! — Гнатюк целовал Аленину шею, пока она заинтересованно вертела головой.

Сердце Алены бешено колотилось, воля оставляла ее. За все истекшие тридцать лет Аленке впервые удалось так близко подобраться к прекрасному, и она была потрясена неожиданной горячей взаимностью. Девушка как будто зашла за красную ленточку в музее, но ее никто и не думал останавливать. Как многое, оказывается, она теряла, как преступно недооценивала искусство! Алена сердилась на свою нелюбознательность и мысленно поклялась купить альбом с репродукциями Кустодиева и Васнецова. Русская живопись начинала ее увлекать, да что там увлекать — становиться ее страстью!

В мягком, приглушенном свете студии Гнатюк чуткой рукой художника стаскивал с Алены предметы гардероба. Великий художник и неплохой менеджер по продажам барахтались вместе на широкой кровати, расположенной на возвышении, среди небрежно наваленных холстов, аккуратно расставленных рамок, резных багетов, диковинных осветительных приборов, штативов, ватманов, ванн с глиной, бесчисленных мольбертов, гипсовых бюстов и статуй. Запахи мела и краски, соединяясь с целым букетом сладковатых, пьянящих ароматов студии, самого художника и безрассудства, окончательно очаровали бедняжку — ночь была еще молода, а прекрасное уже овладело Аленой в полной мере.

— Я устал от белил и румян и от вечной трагической маски, я хочу хоть немножечко ласки, чтоб забыть этот дикий обман, — продолжал настаивать Вертинский, но его уже никто не слушал.

Больше на Алене не было чужой одежды, сыгравшей в этой истории не последнюю роль, — она опять была собой, и она была счастлива. Кто знает, обладало ли платье притягательной силой, а может, всепроникающая энергия профессиональной московской свахи сыграла свою роль, только волшебство не исчезло, оно оставалось здесь, рядом.

Будущее рисовалось Алене в самых ярких красках. Даже утром. Это был решительный экспрессионизм.

— Как зовут тебя, прелестное создание? — Михаил обернул к девушке свой помятый одухотворенный лик.

— Алена, — смущенно улыбнулась она, кутаясь в простыни.

— Моя прекрасная Елена, моя кариатида! — И Гнатюк вновь потянулся к ней. — Моя муза!

В порыве благодарности судьбе муза, нужно отдать ей должное, вернула вещи Марго в целости и сохранности. Она даже успела сдать платье в дорогую экспресс-химчистку. Забирать его мы пришли вместе. Нужно было успеть вернуть все на места, пока Маргарита не хватилась одежды. Тогда-то Алена и рассказала мне романтическую историю своего первого свидания, плавно перешедшего во второе, однако меня больше взволновали другие, второстепенные новости.

— Ты представляешь, ему звонили из журнала Hello, спрашивали, как меня подписать, — хихикала счастливая Алена. — Ну нас, естественно, фотографировали вместе. Он попросил написать «с моей музой».

— Аленка, это любовь... — пролепетала я. Вся история скоропалительной страсти была слишком неожиданной для того, чтобы я могла сформулировать свое к ней отношение. — Стоп-стоп, а когда, ты говоришь, выйдет журнал?

— Через две недели. Я себе куплю несколько штук, маме в Киев отправлю, — щебетала Алена. — А ты чего это, Катюша, побледнела?

Стоит ли говорить, что две недели тянулись невероятно медленно: это был какой-то день рождения наоборот, когда ты ждешь не подарков, а неизбежного и при этом неприятного сюрприза. Ужасный конец казался мне гораздо более притягательным, чем бесконечный ужас... И вот сейчас я встану, пройду лестничный пролет до лифта, где наверняка уже курит Жу-Жу, потом спущусь вниз, перейду дорогу, нырну в арку, дошагаю до «Седьмого континента», протяну руку — и...

— Екатерина, на рабочем месте могла бы хоть не храпеть! — Что-то тяжелое пролетело мимо моего лица и шлепнулось перед носом. — Ты говорила, что Герштейн не пришел на мероприятие, а на самом деле ты его просто проглядела. Мне кажется, что в твоем возрасте нужно быть повнимательней, если ты хочешь сделать в нашем агентстве хоть какую-нибудь карьеру.