В следующие двадцать минут Майк рассказывал Алене подробности своей жизни, которые вызвали бы совершенно иную реакцию, будь девушка в трезвой памяти. В сложившейся же ситуации то, что Алена приняла на грудь, оказалось плюсом.

Майк происходил из семьи, принадлежавшей к привилегированному сословию Старого Юга. Ортодоксальные родители дали ему блестящее образование в лучшем университете. Дальнейшая карьера Майка должна была развиваться или в сфере юриспруденции, как у матери, или в политике, как у отца. Однако мальчик оказался червивым яблоком — у него обнаружилась серьезная склонность к литературе. Преподаватели права мучились с ним абсолютно бесполезно — в университете Майк развлекался, издавая неформальную студенческую газету, а потом стал писать романы.

— Одной литературой дело не ограничилось, — скромно улыбался Майк, подавая осоловевшей Алене холодный бокал. — У меня еще была жена. Японка!

— Жестокая нация, — икнула Алена.

— Да, она приревновала меня к одной поклоннице, и в результате вот... — Майк оглянулся и, увидев, что на него никто не смотрит, чуть приподнял рубашку на спине.

— Какой ужас! — Пальцы Алены скользнули по шраму, явно нанесенному ножом. Он шел по пояснице Майка, опускаясь вниз.

— Нам пришлось развестись, — объяснил он. — Она вернулась в Японию. Вот так первая любовь меня чуть не убила.

— А что, была и вторая? — поинтересовалась Алена.

— Оперная певица из Польши, — улыбнулся Майк. — Я ухаживал за ней два года. Вообще, мой психоаналитик говорит, что у меня в личной жизни можно наблюдать периоды. Я влюбляюсь, затем ухаживаю от года до двух, и бабах — брачный период. Обычно он длится около трех лет.

— А что произошло с певицей?

— О, с ней все отлично. Малгожата продолжает гастролировать, ее карьера идет вверх. Что с нами случилось? Этот вопрос до сих пор мучает всех наших общих друзей. А дело в том, что в наших отношениях оказалось внезапно слишком много дружбы. Мы просто проснулись в один прекрасный день, посмотрели друг на друга и сказали — я не могу трахнуть человека, с которым у меня такие хорошие отношения! И через полгода мы развелись.

— Дружить продолжаете? — Алене впервые за долгое время показалось, что ее собственная жизнь — унылый сиквел к увлекательному голливудскому фильму. А этот американец, похоже, умел жить на полную катушку!

— Я очень переживал. Копался в себе. Даже купил самолет и научился им управлять, — рассказывал Майк. Похоже, не одной Алене было не по себе — ее случайному собеседнику тоже надо было выпить и хорошенько выговориться.

— Самолет? — восхитилась Алена. — «Боинг»?

— Ну что ты, очень маленький, чуть побольше стрекозы в пруду. Да и пилот из меня не очень. Я часто попадаю в разные ситуации. Друзья даже называют меня...

«Пассажиров рейса 1724 просим пройти на посадку». Голос, раздавшийся из динамиков, прервал так интересно начавшуюся беседу. Алена виновато улыбнулась Майку, схватила сумку и устремилась на посадку.

— Ты идешь? — нетерпеливо поинтересовалась она.

— Да, конечно. — В руках у Майка мелькнул небольшой мягкий чемодан из рыжей кожи. — Здесь выход.

Первый класс располагался на первом этаже огромного самолета. В описании рейса Алена увидела слово «личный консьерж» и теперь с тревогой ждала, что в придачу к размещению в странноватом, космического вида коконе вместо привычного кресла к ней приставят разбитного раба с клеймом BA на лбу. Однако рабовладение, видимо, не было центральным гвоздем программы: тихие стюардессы сновали, словно покорные индийские женщины, поднося дополнительные подушки и пледы, но никаких личных консьержей на горизонте не возникало.

— Привет, Альона, это я, Майк, — раздался голос веселого американца.

Алена обернулась и обнаружила, что место ее нового знакомого располагалось сразу за ее спиной. Напротив же возился какой-то угрюмый господин. Первое, что он вытащил из сумки, была повязка на глаза.

— А что такое личный консьерж? — поинтересовалась Алена.

— О, это не человек. Это карта с таким freaky названием Quintessentially: ты можешь туда позвонить, и тебе добудут, к примеру, билеты на карнавал в Венеции или на премьеру в Грандопера.

— Ну в опере у тебя, Майк, должен быть блат!

— Что есть «блат»?

Уже долетев до Лондона, где была остановка на дозаправку самолета, Алена и Майк все никак не могли наговориться. Алена была удивлена: она в первый раз видела иностранца, который не вызывал у нее приступов ксенофобии. Майк был остроумным, сообразительным, воспитанным. Они разговаривали о моде, о политике, о разнице между Москвой и Нью-Йорком; с ним было так просто, как будто Алена знала его не первую тысячу лет. За обедом, ланчем и шампанским время летело незаметно. До приземления оставалось чуть меньше двух часов, когда, утомленная продолжительным перелетом и изрядным количеством алкоголя, Алена провалилась в сон.

Ей снилось широкое русское поле, полное спелой ржи. Она бежала по нему, раскинув руки, навстречу огромной статуе Свободы, стоящей ровно посредине. Ветер трепал вокруг коленей Алены голубое платье из ситца. Неожиданно статуя зашевелилась и, не опуская руки, посмотрела вниз большими грустными глазами.

— Ай-яй-яй, — строго сказала статуя Алене. — Топтать озимые категорически воспрещается.

— Извините, — ответила Алена и, отвернувшись, украдкой показала статуе язык. Она побрела по полю обратно, разыскивая выход, однако его нигде не было видно. Спелые колосья вдруг стали выше и начали щекотать Алене шею, а затем — щеки, уши...