— Но мы ведь знаем, что делать тогда. Не правда ли?

Он улыбнулся, но его глаза остались холодными. И неожиданно я вспомнил, где и когда видел его лицо, и эту рыжую бородку — в Дижоне, когда пьяным приставал к служанке. Только тогда у него были перепончатые крылья и острые когти…

Оставшись один, в своей комнате, я долго не находил себе покоя. Недосказанные мысли распирали голову, рвались наружу, в мир. Я очень хотел досказать то, что не успел на допросе. Но кто услышит мои слова? Кто? И ты спрашиваешь об этом? Разве не ты, граф ла Мот, сам устраивал тайную комнатку по соседству с этой, разве не ты тайно наблюдал за теми, кто сидел здесь? За тобой наблюдают, граф. Каждое твое слово не пропадет в туне. Его услышат и запомнят.

— Хочу, — молвил я, — закончить слово о государе, и о том, играет ли кровное родство какую-либо роль в передаче божественной благодати. Государь, как я уже говорил, это тот, кто беря в помощники Бога, ведет свой народ к процветанию. Но передается ли благодать, полученная правителем при короновании его кровным потомкам?

Я вспомнил мертвую руку своего царственного предка и то чувство, которое испытал, возложив ее на себя. Было ли то чувство — чувством крови? А если бы руку взял не я, а кто-либо не принадлежащий нашему роду, ведущему свое начало от Шарлеманя?

— Нет, — решительно ответил я сам себе, — не передается. Но кровное родство обязывает потомков государя более, чем кого-либо, хранить честь рода и преумножать его славные дела. А потому именно потомки государя имеют первейшее право в получении трона. Если же государь не оставил после себя потомства, то высокое собрание лиц, ближайших ко двору должно выбрать достойного государя на великом соборе из числа тех, кто делами своими доказал верность государственному делу. Великое счастье наступит на земле, если сии правила будут соблюдаться повсюду. Я вижу народы, в согласии трудящиеся по всей земле, я вижу цветущие сады и сытые, веселые лица. Я вижу величественные дворцы-храмы, колосящиеся от края до края нивы, корабли, отправляющиеся в неведомые страны, туда, где не заходит солнце. Но я не вижу войн, крови, пожаров и разрушений. Я не слышу женского плача над убитым безжалостной рукою мужем, я не слышу душераздирающего визга детей, на глазах которых грязный наемник насилует их мать, я не слышу на поле боя, среди гор разлагающихся тел, стонов раненых, я не чувствую сладковатый запах тления и не зрю городов, опустошенных мором, похожих на гигантские, страшные склепы. Все это осталось в прошлом. Войны закончились. Чума ушла. А рыцарство существует не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы охранять священный государственный порядок…

— Погоди, — услышал я глухой голос из-за стены, в том месте, где располагалась комната для подслушивания, — я приду к тебе.

Слова прозвучали так неожиданно, что я не на шутку испугался. Но я обуздал страх и стал ждать прихода неведомого слушателя. Вскоре открылась дверь. На пороге стоял рыжебородый посланник Папы.

Он вошел в комнату робко и как-то нерешительно. Он совсем не походил на того властного и жестокого инквизитора, каким предстал сегодня утром.

— Садитесь, — сказал я, указывая на единственный свободный стул, — чувствуйте себя, как дома.

— Благодарю, граф, — отвечал, присаживаясь, прелат, — вообще, ваше поместье произвело на меня должное впечатление. Оно прекрасно устроено, со знанием военного дела. Почему вы не защищались? Почему гарнизон из ла Мот не пришел вам на помощь?

— Возможно, я одержал бы победу, — ответил я, — Возможно, я получил бы на время покровительство короля. Но… Что произойдет после моей казни? Земли перейдут по наследству моей жене, а от нее — детям. Здесь снова воцарится былой покой и благоденствие. Графиня, даже когда ла Мот оказался в осаде, отрезанным от внешнего мира, не вела по отношению к герцогу никаких враждебных действий и значит, осталась чиста перед законом и долгом. Но если бы я вовлек ее в противостояние и, вдруг, не победил, мои дети лишились бы наследства, а род оказался бы срублен, как вяз, под топором дровосека. При нынешнем состоянии дел мою участь разделили лишь те, кто принес мне рыцарскую клятву в верности. Они сами выбрали свой путь и знали, на что шли, как знал Христос об уготованной ему участи.

— Любезный граф, я знаю, что вы — тамплиер, причем достаточно высокой степени посвящения, чтобы понимать мои дальнейшие слова. Кто такой Христос? Как вообще появляются на земле люди, подобные ему и всем остальным, кого называют мессией? На самом деле все просто — рождается человек. Самый обычный человек. Потом он проявляет какие-то особенные качества, и кто-то, кому эти качества оказываются нужны для своих, корыстных интересов, использует этого человека в личных целях. Ему придумывают прошлое, красивое, легендарное прошлое, достойное царя, и он на время сам становится царем, подчас не догадываясь о том, кто на самом деле способствовал его возвышению. А потом приходит конец, который чаще всего у всех один — костер, или плаха, петля, или — крест. Правда, бывают исключения, например — Магомет, Чингисхан. Или вот — другой, более свежий пример. Корабли венецианской семьи Поло, с красными крестами на парусах, разрезают штевнями волны восточных морей. Отчего сын Чингисхана, хан Хубилай, чьи глаза имеют цвет неба, а кожа бела, как слоновая кость, столь расположен к семье вроде бы обычных купцов? Оглянитесь вокруг, посмотрите, что происходит на востоке, и что могло бы произойти здесь, на западе. В одно и тоже время рыцари Христа основывают свои командории во всех государствах, находящихся под властью Папы. Почти одновременно с этим народы востока объединяются властью одного-единственного человека в единую огромную империю, подобную той, которую образовал когда-то Александр Великий. Но дело тамплиеров провалилось, им не удалось объединить государства под своим началом, со столицей в Иерусалиме. Климент V во-время узрил беду. И пусть он поплатился за свое открытие жизнью, но дело его будет завершено другими, теми, кто сидит на престоле святого Петра. Церковь не пустит в свои владения никого, ни рыцарей Храма, ни низкородных еретиков, ни кого-нибудь еще, кто посягнет на ее вотчину. Церковь — монолит. Это то, что объединяет народы. Великий Могол объединил многие земли в империю. Но ему не удалось слить народы в одно целое. Потому что у него не было единой церкви, потому что у него не было одной идеи, объединяющей разноязыкие племена, скрепляющей как известка, кирпичики — государства. По этой причине империя Моголов обречена. Рано, или поздно, она развалится. А католический мир останется. И главенствовать над ним, над его королями и герцогами, будет церковь в лице Папы. А все другие лжемессии, посланные противниками Папы, уйдут в небытие.

Но вас, граф, насколько я знаю, никто не посылал. И хотя вы приняли посвящение в таинства Ордена Храма, вы сами решили сделать то, что сделали. Ради чего? Почему, возжелав власти, вы не выбрали того, кто сильнее — Папу? Почему, наконец, отказались от власти, которую свободно могли бы завоевать собственным мечом, с вашим-то войском и организационным талантом? Зачем вы так отчаянно выбираете смерть?

— Своим выступлением я показал, что помимо власти земных владык, существует власть высшая, небесная власть Христа, о которой мы не вправе забывать никогда. Герцог мысленно подписал мне смертный приговор. И я, давно исполнивший с лихвой свой долг отца и господина, решил посвятить оставшиеся земные дни воплощению заветной идеи, к которой шел всю свою жизнь. Я хочу помочь людям. Пусть Христос не был тем, кем был на самом деле, но в словах, которые говорил он и его ученики — заключена истина. Однажды неизбежно придет Избавитель. Он не может прийти просто так. На земле должны быть те, кто узнает и встретит его. Я открыл глаза многим людям. Я зажег в их сердцах, а значит, и в сердцах их детей, огонь. Я — Прометей, если это имя вам о чем-либо говорит. Если я не умру в муках, этот огонь навсегда потухнет. А он должен гореть. Он согревает столько добрых душ, он для многих является последней надеждой!

Я видел Его. В Палестине, в день посвящения в рыцари. Теперь, когда мои дни сочтены, я уверен — Он не был сном. Он ходит по земле, дает пить свое вино и зажигает в душах свой огонь. Есть что-то, что превыше власти, денег, земных утех. Есть некий свет. И когда человек его видит, он понимает, что живет вечно. Я мог получить очень многое, но я отверг все, ради того, чтобы и другие увидели этот свет, ибо он и есть — подлинное бессмертие. Я буду умирать счастливым. А сможете ли вы, когда придет и ваш черед уйти в могилу, сказать то же самое про себя? Я очень в этом сомневаюсь. Перед смертью вы нальете в бокал столетнего вина, придете в библиотеку, полную книг, которые перечитать все не сможет никто из людей, обнимите талию роскошной красотки и скажете: "Господи, как я смогу оставить все это?" А потом, почувствуете боль и ничего не станет.