— Да ладно вам, — неприязненно проговорил Чеботарь. — Как бабы... Оставьте покурить, товарищ младший лейтенант.

Пугачев протянул Чеботарю окурок и рассмеялся. Никольский удивленно посмотрел на Чеботаря и голосом Кацубы скомандовал:

— Курсант Чеботарь, подъем! Курсант Чеботарь, отбой!

Все заржали. Чеботарь даже головы не поднял.

— И после всего этого! — всплеснул руками Никольский. — Господа офицеры! На наших глазах гибнут лучшие люди!..

— Не успеть нам выпуститься до конца войны... — задумчиво произнес Чеботарь. — Не успеть.

— Не имело смысла нас с фронта снимать, — сказал Никольский.

— Я бы «За отвагу» получил... — мечтательно сказал Сергеев. — Меня представили, а дать не успели.

— Не свисти, — махнул рукой Менджеридзе. — Если бы представили, давно прислали бы. За что тебе «За отвагу» давать?

— Значит, было за что, — упрямо сказал Сергеев. — Тебя не спросили...

— Четыре рапорта подавал, — виновато сказал младший лейтенант Пугачев. — Шесть человек из нашего выпуска уже Героев имеют.

Взлетали и садились самолеты. Рев двигателей на аэродроме не замолкал ни на секунду.

— Пугачев! — закричал Хижняк с командного пункта. — Кончай перекур! По машинам!

Все вскочили. Стали надевать парашюты. Застегивая грудной карабин подвесной системы, Чеботарь сплюнул окурок и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Не успеть нам до конца войны. Без нас кончат... Без нас...

И все побежали к самолетам.

— Еще раз такой крен заложишь, не знаю, что с тобой сделаю! — на бегу сказал Пугачев Сергееву.

— Все будет в порядке, товарищ младший лейтенант! — крикнул Сергеев.

Несется к земле учебная спарка. Белый крест — цель, на которую пикирует бомбардировщик, — неумолимо растет на глазах у Никольского. Стрелка высотомера бежит против привычного направления.

— Вывод!!! — кричит инструктор.

Никольский включает автомат вывода из пикирования. Помогает штурвалом.

И вот уже машина, описав гигантскую параболу, мчится в горизонтальном полете.

— Ну как?! — восторженно орет Никольский.

— Спокойно, спокойно... Хорош.

— Внимание! — командует инструктор Чеботарю в воздухе.

— Есть внимание! — Глаза у Чеботаря сужены, лицо напряжено.

— Боевой!

— Есть боевой!

— Держи курс, чтобы не шелохнулся! Замри!

Это при скорости-то четыреста километров в час!

— Цель!

— Вижу...

— Сброс!

Чеботарь дергает за рукоять бомбосбрасывателя. Несутся к земле две бомбы...

— Молодец, Чеботарь!

— Все равно не успеть... — говорит Чеботарь.

— Менджеридзе, — кричит капитан Хижняк, — ты что, сдурел?! Прибери газы. Не на истребителе!..

Ха-а-рашо! И вот только так. И внимательно.И аккуратненько левую ножку! Ма-а-ладец!..

— Жил на свете Джонни-подшкипер, плавал семнадцать лет... — не выдерживает восторга Менджеридзе.

— Отставить! Следи за горизонтом, кукла чертова!.. Распелся!

Страшный, нарастающий вой... Бьет пламя из-под правой полости. Горит двигатель... Несется самолет к земле... Беззвучно кричит Сергеев, сбивает с себя пламя...

— Прыгай, — хрипит младший лейтенант Пугачев и все пытается и пытается вытянуть машину в горизонтальный полет. — Прыгай, сволочь!..

В ужасе, кошмаре, в чудовищной неотвратимости вжимается в кресло Сергеев.

— Прыгай!!!

Земля... и взрыв!

Жил на свете Джонни-подшкипер,

Плавал семнадцать лет,

Знал заливы, моря, лагуны,

Старый и Новый Свет... —

негромко, врастяжку поет пьяный Никольский.

Он лежит у себя на койке, задрав ноги в сапогах на металлическую спинку, и неумело перебирает струны старенькой гитары, оклеенной вырезанными из бумаги цветными самолетиками.

Около него сидят Менджеридзе, Чеботарь и еще несколько курсантов. Остальные шатаются по казарме, курят в предбаннике, бродят вокруг барака. Полетов нет, занятия отменены.

Между рядами коек идет Кацуба. Курсанты встают, снова садятся.

Есть Союз, советская страна-а-а,

Всем примером служит она-а-а...

Там в заливе, где море сине,

Где голубая даль... —

поет пьяный Никольский.

Кацуба остановился у его койки. Встали Чеботарь и Менджеридзе. Встали и остальные курсанты. Никольский даже не шелохнулся.