— Рассказать?

Серино улыбнулся.

— Расскажи. Не бойся.

— Ладно, — сказал Эсгин глухо. — Если тебе так интересно, изволь. Откровенность за откровенность… В общем, у меня будет ребёнок.

— Так вот почему ты зябнешь, — улыбнулся Серино, поднимая одеяло и снова закутывая им Эсгина. — Но ведь это же здорово! Почему ты не рад?

— Да уж, здорово, — невесело усмехнулся Эсгин.

— А твой друг… Он знает? — спросил Серино.

— Друг? Я бы не назвал его другом. — Эсгин повернулся лицом к туманному саду. — Да, он знает, но он предложил мне избавиться от ребёнка, а когда я сказал, что не стану этого делать, он самоустранился.

— Как это? — нахмурился Серино.

— Так. — От горечи в горле Эсгин едва мог говорить, но всё же продолжал: — Не спрашивай, кто он и почему мы с ним больше не можем быть вместе.

— Я и не желаю его знать, — проговорил Серино сурово и серьёзно. — Потому что он самый настоящий подлец. И трус.

Эсгин застонал и повернулся к нему спиной.

— Нет, дело не в этом… Не то чтобы он был подлецом, просто… Нет, я не могу рассказать тебе всего. Просто не могу.

— Хорошо, не надо. — Серино, мягко взяв Эсгина за плечи, повернул его к себе лицом. — Скажи только одно: ты его любишь?

Эсгин зябко повёл плечами и поморщился от подступившей к горлу горечи и дурноты.

— Да какая уж там любовь… Я не знаю, что это. Что угодно, но только не любовь.

— Ну, тогда и расстраиваться не о чем, — сказал Серино решительно. — Он не стоит того. Он ещё пожалеет, что отказался от своего ребёнка, но будет слишком поздно.

— Не думаю, что он пожалеет, — сказал Эсгин. — Он ему просто не нужен. Он может сильно испортить ему репутацию. Равно как и связь со мной.

Серино покачал головой.

— Это не имеет значения. Он недостоин ни тебя, ни этого ребёнка.

— Не знаю, — вздохнул Эсгин. — Я и сам ещё не до конца уверен, как мне поступить. Может быть, и правда не стоит мучиться, а просто принять какие-нибудь таблетки, и…

— Что ты говоришь! — ужаснулся Серино, схватив его за плечи. — Нет, ни в коем случае не делай этого! Ведь это не только убьёт ребёнка, но и может навредить тебе самому, понимаешь? Это опасно!

У Эсгина вырвался долгий тяжкий вздох.

— Я и родителям ничего не могу сказать. Если они узнают… Это позор. Нет, лучше умереть!

— Нет! — воскликнул Серино, от волнения стискивая его плечи сильнее и встряхивая. — Так не должно быть, и этого не будет. Я этого не допущу.

— А что ты можешь сделать? — невесело усмехнулся Эсгин, смахивая вновь выступившие слёзы.

Серино опустил голову и задумался. Впрочем, его раздумья были недолгими: через несколько секунд он вновь поднял взгляд — посветлевший, спокойный, решительный и ласковый.

— Выход есть, — сказал он. — Не нужно никаких таблеток… Не уничтожай в себе новую жизнь и не подвергай опасности собственную. Лучше стань моим спутником — если ты, конечно, не гнушаешься родством с садовником. И этого ребёнка я признаю своим.

Эсгин не сразу смог заговорить. Он не знал, то ли ему смеяться, то ли плакать, и не мог понять, шутит ли Серино или говорит серьёзно. Глаза Серино смотрели на него открыто, спокойно и ласково, в них не было и тени насмешки, и Эсгин был потрясён.

— Ты это серьёзно? — пробормотал он.

— Вполне, — ответил Серино.

— И ты можешь вот так, не задавая вопросов, не зная всей правды… — начал Эсгин ошарашенно.

— Могу, — перебил Серино. — Если нужно спасти твою честь, твою жизнь и жизнь ещё одного существа, я сделаю это без колебаний. Мне не нужны детали, довольно и того, что я узнал.

Изумление, восхищение, горечь и печаль — все эти чувства Эсгин испытывал одновременно, глядя на Серино. Ещё примешивалась грустная нежность, искренняя тёплая симпатия и недоумение, а сердце вдруг на миг замерло и сладко сжалось.

— Поступок, достойный лорда, — проговорил он.

— Я Дитмар, — сказал Серино. — Пусть и не по крови, но всё же я ношу это славное имя. А Дитмар по-другому поступить не мог бы. Если бы был жив милорд, я уверен, он бы одобрил моё решение.