Шрифт:
— Не хочу ничего слышать! Не заговаривайте мне зубы! Отвечайте сейчас же, где они, эти ваши шедевры?
— Я мог бы не отвечать вам, тем более что вы, на мой взгляд, излишне ироничны и тем более что я совсем недавно уже отвечал на подобный вопрос…
— И что же вы сказали?
— Своему старинному другу, который так же бестактен и бесцеремонен, как и вы, я ответил, что они в сортире…
— О, Боже!..
— Он выразился примерно так же. Для вас добавлю, некоторая часть картин уцелела, и они находятся в частных коллекциях как у нас в России, так, вероятно, где-то и за ее пределами. Еще кое-что, из того, что мне дорого, я храню дома.
— Ах, почему Господь не дал мне таланта? Так хорошо стоять где-нибудь на берегу Волги ранним утром и рисовать… Стоишь, а перед тобой река, черная такая, и ветер…
— Стоять-то хорошо… Мимоходом замечу, что я один из тех немногих художников, которые часто работают по памяти. Хотя иногда можно и на Волгу… Даже, наверно, это хорошо, когда Волга… Ах, если бы вы знали, сколько крестьянок и комбайнеров нарисовано вот этими руками! Целый колхоз! Прожита — и прожита давно — большая часть жизни. Надо было тратить силы, а я тратил — и тратил бездарно — время…
— Сколько горечи в ваших словах! А может, это время не прошло так уж бесполезно?
— Не знаю, как вам ответить… Пили много, это точно…
— Я хочу сказать, если бы не было того времени и вас в том времени, может, не было бы вас сегодняшнего и не было бы этого портрета, за который я, кажется, готова вас полюбить.
— А как же вас муж?
— Он поддерживает меня во всем. Кстати, он сегодня возвращается…
— Какой удар! А я уже подумывал пригласить вас покататься на карусели…
— Не говорите глупостей, я очень его люблю, мой муж замечательный человек, и он мечтает с вами познакомиться. Я уверена, вы с ним подружитесь. Не занимайте этот вечер… Я очень прошу вас. Мы заедем за вами в восемь. Форма одежды парадная. У вас есть вечерний костюм?
Если бы я отказал ей, моя жизнь могла сложиться иначе. Но я согласился.
Несмотря на бестактный вопрос о вечернем костюме…
Глава 17
…Приехав домой, я наткнулся на неожиданную сцену.
У одной из картин застыли мои "квартиранты" и глубокомысленно ее созерцали.
Каждый из знатоков подпирал рукой подбородок. Картина была поставлена на табуретку и прислонена к стене.
Я остановился в дверях и стал наблюдать за развитием событий.
— Так, понятно… Это живописное полотно размером… — наконец изрек Каганович.
— Причем здесь размер? — презрительно перебил Берия. — Это натюрморт…
— Очень красивая картина. Озеро, островок с полянкой посередине. Это пейзаж! — сделал открытие Хрущев.
У меня поплыло перед глазами — Хрущев жив?!
— Какой же это пейзаж? — укорил его Молотов. — Вон там, вдали, справа от центра, труба, и из нее дым…
— Это не труба. Это большое дерево. Вероятно, дуб, — Хрущев подошел ближе к картине и наклонился.
— Сам ты дуб. Это труба! Ты что, не видишь? Не может же из дуба идти дым!
— А если его подожгли?..
Лаврентий Павлович животом проложил себе дорогу к объекту обсуждения.
— Остолопы! Вглядитесь, это же письменный стол, а на нем пепельница и дымящаяся трубка! Повторяю, эта картина — натюрморт. По-французски это будет "nature morte".
— И что это значит? — с уважением глядя на Берию, спросил Молотов.
— Это значит — мертвая природа, — с удовольствием объяснил Лаврентий Павлович.
— У тебя, за что ни возьмись, все мертвое, — проворчал Каганович.
— Если логически рассуждать, то здесь не хватает главного, а именно, хозяина трубки, — задумчиво произнес Никита Сергеевич; он отодвинул картину от стены и осмотрел ее со всех сторон, — где-то он же должен быть…
— Поэтому это и называется натюрмортом, что на картине не должно быть живых. Всё, абсолютно всё должно быть мертвым! И напрасно ты, Никита, ищешь, все равно никого не найдешь.