Интересно, какое происшествие, случившееся пятого февраля, ввергло отца Тома в бездну эмоционального и духовного отчаяния? Что он увидел? А может, он исписал страницы этой судорожной молитвой под впечатлением ночного кошмара, подобного сновидениям, которые сначала тревожили, а потом стали возбуждать Льюиса Стивенсона?

Продолжив листать дневник, я наткнулся еще на одну любопытную запись от одиннадцатого февраля. Она находилась посередине длинного пассажа, в котором отец Том спорил с самим собой по поводу существования и сущности бога, выступая одновременно скептиком и верующим. Я бы наверняка проглядел ее, если бы мой глаз не зацепился за слово «отряд».

«Этот новый отряд, освобождению которого я посвятил себя, вселяет в меня надежду именно потому, что он является противоположностью первому. В этих созданиях нет зла, нет тяги к насилию, нет ярости…»

От чтения дневника меня отвлек жалобный крик, донесшийся с чердака. Этот звук без слов был полон боли и отчаяния, в нем слышалось такое несчастье, такая безысходность, что, помимо страха, гонгом прозвучавшего в моем мозгу, я испытал еще и безотчетную жалость. Это было похоже на крик ребенка трех или четырех лет – потерявшегося и напуганного.

Крик произвел на Орсона такое сильное впечатление, что он вскочил на ноги и выбежал в коридор.

Дневник отца Тома был слишком велик, чтобы поместиться в кармане, поэтому я засунул его сзади за ремень джинсов.

Выйдя следом за Орсоном в коридор, я вновь нашел его стоящим возле стремянки. Пес пристально всматривался в складчатые тени и тусклый свет в открытом чердачном люке. Он обратил ко мне свой выразительный взгляд, и я знал, что, если бы мой пес умел говорить, он сказал бы: «Мы должны что-нибудь предпринять».

В этой необыкновенной собаке не только кроется масса загадок, она не только проявляет ум, несвойственный большинству ее сородичей, но плюс ко всему, похоже, обладает ярко выраженным осознанием морального долга. До того как начали происходить описываемые здесь события, я иногда полусерьезно подумывал, что реинкарнация, возможно, не такой уж и бред. Я запросто мог представить Орсона преданным своему делу учителем, самоотверженным полицейским или даже миниатюрной и мудрой монахиней, которая жила в стародавние времена, а теперь возродилась к жизни в новом облике – на четырех лапах, покрытая шерстью и с хвостом.

Предаваясь подобным размышлениям, я, конечно, понимал, что являюсь кандидатом на премию имени Пиа Клик за выдающиеся достижения в области наиболее бредовых предположений. По иронии судьбы, вскоре мне предстояло узнать, что происхождение Орсона, хотя его и нельзя назвать сверхъестественным, было еще более невероятным, нежели могли бы предположить мы с Пиа Клик, даже предприняв совместный мозговой штурм.

Сверху раздался еще один крик. Орсон пришел в такое возбуждение, что тоненько завыл, впрочем, недостаточно громко, чтобы его услышали на чердаке. На сей раз этот жалобный звук еще больше напоминал плач маленького ребенка.

Следом послышался другой голос. Он прозвучал слишком тихо, чтобы можно было разобрать слова. Я был уверен, что говорит отец Том, но не мог понять по его тону, угрожает ли преподобный кому-то или утешает.

Если бы я доверился своим инстинктам, я кинулся бы отсюда со всех ног, прибежал бы домой, заварил себе чаю, намазал булочку лимонным джемом, поставил кассету с Джеки Чаном и провел следующие пару часов на диване, укрыв ноги пледом и заперев свое любопытство в чулане.

Однако гордость не позволяла мне признать, что чувство моральной ответственности развито у меня в меньшей степени, чем у моей собаки, поэтому я дал знак Орсону оставаться на месте и ждать, а сам полез вверх по стремянке – с 9-миллиметровым «глоком» в правой руке и украденным дневником отца Тома за поясом.

Словно ворон, отчаянно бьющий крыльями в клетке, в моей голове метались образы из сумасшедших снов Льюиса Стивенсона. Шериф мечтал растерзать девочку – ровесницу его десятилетней внучки, но крики, раздавшиеся на чердаке, должны были принадлежать совсем маленькому ребенку. Впрочем, если пастор прихода Святой Бернадетты был одержим таким же безумием, как Стивенсон, с какой стати ему в своих маниакальных притязаниях ограничиваться лишь теми, кому уже исполнилось десять лет?

Добравшись до верхней ступеньки и держась одной рукой за тонкую неустойчивую верхушку лестницы, я обернулся, посмотрел вниз и встретился взглядом с Орсоном. Пес, как было ему велено, сидел в коридоре и не пытался следовать за мной.

Вот уже полчаса он был на удивление послушен, выполняя все мои приказы без саркастического фырканья и закатывания глаз. Он никогда еще не вел себя так примерно. Скажу больше: за последние полчаса он, бесспорно, завоевал золотую олимпийскую медаль по послушанию.