– Я знаю про твоего папу. Прими мои соболезнования.

– Все уже позади.

Рузвельт удивленно вздернул бровь:

– Ты так полагаешь?

– По крайней мере для него.

– Но не для тебя. После того, что тебе довелось увидеть.

– А откуда вам знать, что я увидел? – нахмурился я.

– Слухами земля полнится, – уклончиво ответил он.

– Что вы…

– Поговорим об этом чуть позже, – сказал Рузвельт, подняв ладонь размером с весло. – Я ждал тебя здесь именно для этого. Но я до сих пор обдумываю, что именно и как должен тебе сказать. Не торопи меня, сынок, дай мне сообразить.

Налив в чашки кофе, громадный мужчина снял свой нейлоновый дождевик, повесил его на спинку стула и сел за стол. Знаком велев мне сесть по диагонали от него, он ногой пододвинул к себе третий стул и предложил его Орсону:

– Устраивайся, псина.

Так случалось каждый раз, когда мы бывали у Рузвельта. Орсон, как всегда, сделал вид, что ничего не понимает, и улегся на пол поближе к холодильнику.

– Так себя вести нельзя, – обратился к нему Рузвельт.

Орсон зевнул.

Носком ботинка Рузвельт постучал по стулу, предназначавшемуся для собаки.

– Будь умным песиком.

Орсон зевнул еще более фальшиво, нежели в первый раз. Он явно переигрывал.

– Я ведь могу встать, взять тебя на руки и насильно посадить на стул, но это будет оскорблением для твоего хозяина, которому хотелось бы, чтобы ты, находясь в гостях, вел себя вежливо, – проговорил Рузвельт.

Он говорил доброжелательно, и в голосе его не было угрозы. Его широкое лицо напоминало маску Будды, а в глазах светилась доброта и ласка.

– Будь же умным песиком, – повторил Рузвельт.

Орсон шаркнул по полу хвостом, сделал вид, что ловит блоху, а затем перевел взгляд с Рузвельта на меня и склонил голову набок. Я пожал плечами. Рузвельт снова легонько постучал ботинком по стулу.

Орсон поднялся с пола, но не торопился приближаться к столу.

Из кармана дождевика, висевшего на спинке стула, Рузвельт вынул собачье печенье в виде косточки и поднес его к пламени свечи, чтобы пес мог его видеть. Зажатое между большим и указательным пальцами хозяина яхты, печенье казалось маленьким, словно брелок, подвешенный к браслету, хотя на самом деле было изрядных размеров. Неторопливо и торжественно Рузвельт положил его на стол напротив того места, которое отвел для собаки.

Орсон следил за движением его руки глазами, полными вожделения, сделал несколько шагов по направлению к стулу, но остановился, не доходя до него. Пока что его обычная сдержанность побеждала.

Рузвельт выудил из кармана дождевика второе печенье, поднес его к пламени свечи и повертел, словно это был редкостный драгоценный камень, а затем положил рядом с первым.

Было видно, что Орсон снедаем желанием получить лакомство, и тем не менее даже теперь пес не подошел к стулу. Он застенчиво опустил голову, а затем исподлобья посмотрел на хозяина яхты. Это был единственный человек, с которым Орсон никогда не решался встречаться взглядом.

Рузвельт достал из кармана водонепроницаемого плаща третье печенье, поднес его к своему плоскому сломанному носу и сделал сладострастный вдох, словно смакуя неземной аромат угощения в форме косточки.

Орсон поднял голову и тоже втянул носом воздух.

Рузвельт хитро улыбнулся, подмигнул псу, а затем сунул собачье печенье в рот, с видимым удовольствием разжевал его и запил глотком кофе, издав вздох наслаждения.

Не могу не признать, что эта сцена произвела на меня сильное впечатление. Я никогда раньше не видел, чтобы Рузвельт выкидывал такие номера.

– Ну и как, вкусно?

– Неплохо. Похоже на пшеничную соломку. Хочешь попробовать?

– Нет, сэр, спасибо, – вежливо отказался я. Мне вполне хватало кофе.

Уши Орсона стояли торчком. На сей раз Рузвельту удалось безраздельно завладеть его вниманием. Если этот гигантский чернокожий человек с мягким голосом действительно любит собачье печенье, то несчастному псу, и дальше разыгрывающему неподкупность, может ничего не достаться.

Рузвельт вытащил из кармана еще одно печенье. Он снова поднес его к носу и сделал такой глубокий вдох, что я было испугался, как бы он не засосал в свою ноздрю и меня вместе со стулом. Глаза Рузвельта закатились, а по его телу пробежала дрожь наслаждения. Казалось, что он находится в восторженном экстазе и вот-вот забьется в конвульсиях от божественного запаха собачьего лакомства.

Примерно в таком же состоянии находился к этому моменту и Орсон. Он оттолкнулся лапами от пола и вскочил на стул, стоявший на противоположной от меня стороне стола, – тот самый, на который зазывал его Рузвельт. Усевшись на стуле, пес стал тянуть шею – до тех пор, пока его нос не оказался в сантиметре от носа Рузвельта. Так – вдвоем – они и нюхали печенье. Однако на сей раз гигант не сунул печенье в рот, а аккуратно положил его на стол перед Орсоном – рядышком с теми двумя, которые уже лежали там.