Я помотал головой.

– Вы думаете, ваши друзья не оставят вас в беде. Но я-то знаю, как всегда бывает. Они будут навещать вас некоторое время. А потом перестанут приходить, и нам достанется все это. – Он указал огромным железным ключом на кошелек, висевший у меня на поясе.

Я подавил желание сказать, что сбегу отсюда прежде, чем случится нечто подобное. Возможно, сдерживаться не стоило.

– Советую вам хорошенько вылизать тарелки, сэр, поскольку в ближайшие годы вам не видать хорошей пищи.

Я промолчал.

– Отдайте мне монету, и я схожу к ростовщику. Коли он скажет, что с ней все в порядке, вы получите двадцать скильдов сдачи. И мое доброе отношение вдобавок.

Он выдержал паузу, но я продолжал хранить молчание; наконец он сказал:

– Она достанется нам, и года не пройдет. И я больше не собираюсь попусту тратить на вас слова.

Дверь из железных прутьев с грохотом захлопнулась за ним, и я пронаблюдал, как он поворачивает огромный ключ в замке. Я хотел крикнуть Оргу, чтобы он не трогал тюремщика, и одновременно хотел приказать, чтобы он схватил его; в конечном счете я не сделал ни первого ни второго.

Я услышал удаляющиеся шаги Фиаха – шесть или семь шагов, – а потом хруст его костей.

Когда Орг закончил трапезу, я велел ему отпереть дверь камеры, спрятал ключ и отправился обследовать свою темницу.

Той ночью я спал в своей камере, жалея (если честно), что не имею возможности запереть дверь изнутри. Я снова находился на «Западном купце». (С момента моего возвращения из Ская этот сон снился мне уже не раз.) Я видел злобные голодные лица остерлингов и знал, что они собираются высадиться на остров Глас и что там находится моя мать. Я пошел к капитану и приказал повернуть корабль; он не услышал и не увидел меня, а когда я столкнул у него со стола песочные часы, они сами собой вернулись на прежнее место.

Я проснулся, дрожа всем телом, и обнаружил, что лежу в тюремной камере. Не испытывая желания засыпать, покуда сон не утратит свою власть надо мной, я отправился на поиски одеял.

В Ширволе проникнуть в темницу, не пройдя предварительно по внутреннему двору, было трудно. В Тортауэре дело обстояло иначе; еще раньше я обнаружил лестницу, ведущую к толстой дубовой двери, заложенной засовом. Теперь я поднялся по лестнице, отодвинул засов и вышел в кухню, где два десятка поваров и поварят храпели на соломенных тюфяках. Очевидно, здесь готовили еду для узников и относили вниз. Я задул фонарь, поставил на ступеньку и тихонько притворил за собой дверь. Мальчишка-прислужник проснулся и вытаращился на меня. Я приложил палец к губам и велел ему спать дальше; он кивнул и заснул, или, по крайней мере, притворился спящим. Что он подумал при виде рыцаря, рыскающего по кухне среди ночи, я даже не представляю.

За кухней находился коридор, отнюдь не узкий, который вел в огромный пиршественный зал, где я недавно сидел с Арнтором, Гейнор и Морканой. Движимый любопытством, я отыскал дверь, через которую входили они, и в коридоре за ней обнаружил огромное зеркало, превосходившее размерами все виденные мной в Митгартре. Здесь, полагаю, король, королева и принцесса проверяли свой внешний вид, прежде чем прошествовать в пиршественный зал.

В голову мне пришла одна идея. Я стянул с кухни брусок твердого мыла, выстругал из него мыльный карандаш и написал на зеркале фразу «Ваши мысли – наши жизни» сначала эльфийскими письменами, а потом, сверху вниз по краям зеркала, рунами Ская. Возвратившись в свою камеру с похищенными одеялами, я снова заснул, и если меня и посещали сны, то только приятные.

Находясь в подземелье, я не имел возможности увидеть восход солнца, но услышал голоса сменных надзирателей, звавших и искавших Фиаха, и заключил, что настало утро. Я поднялся с постели и попросил одного из тюремщиков принести мне теплой воды и полотенце. Он поколебался, но в конце концов ответил отказом.

– Тогда я сам принесу, – сказал я.

Он рассмеялся и пустился вдогонку за своими товарищами, разыскивавшими Фиаха. Когда он удалился на значительное расстояние, я прошел в тюремную караульную, набрал в тазик воды из бака, подогрел на огне и отнес в одну из камер, предназначенную для знатных господ. В караульной я нашел чистую рубаху, которую использовал в качестве полотенца. Я умылся с мылом, послужившим мне ночью карандашом, вернулся в свою прежнюю камеру и перенес оттуда чистую солому в новую.

Окошко там было маленькое и высокое. Но как оно меняло дело! Свежий воздух и свет зимнего солнца проникали в камеру, и хотя там было холодно, во всей темнице было так же холодно, если не холоднее. Закутавшись в одеяло, я чувствовал себя вполне уютно.

К тому же я мог выглянуть наружу, встав на перевернутый тазик. Смотреть особо было не на что, если не считать мерзлой, припорошенной снегом земли да бродивших по двору свиней, но я наблюдал за ними не без интереса.

После слуги Манасена первым моим посетителем стала Ури. Я позвал ее, и она сразу же встала передо мной, вытянувшись в струнку и глядя на меня испуганными глазами.

– Вы могли бы сейчас быть с королевой Дизири, господин. Мне отвести вас к ней?

Я пожал плечами:

– Равным образом она могла бы сейчас быть со мной.

– Она королева, господин.

– А я всего-навсего обычный паренек из Америки.

Лицо у нее приняло еще более испуганное выражение.

– Вы рыцарь, господин. Рыцарь из Митгартра.

– И не только. Я один из рыцарей Вальфатера.

– М-мне н-ничего про это не известно, господин. Как скажете.

– Я думал, что когда передам послание королю Арнтору, Дизири придет за мной. Я прождал ее в тюремной камере всю ночь и надеялся увидеть сегодня утром. Я умылся и оделся – в надежде, что она придет.