— В принципе, да, — шепотом сказал священник, — в принципе, да.

Он рылся на пепелище, пытаясь найти хоть что-то… Но статуя Распятого была деревянной, покров рассыпался в прах, а серебряная чаша оплавилась. В конце концов он нашел требник — сафьяновый переплет сморщился и обгорел по краям, листы по углам изъедены пламенем… Вдобавок он был слипшимся, сырым от дождя.

Старый Мигель сидел поблизости на новенькой циновке — видно, сплел ее только что из травы и листьев. Вода стекала у него по голове и по плечам.

Отец Игнасио подошел и присел рядом на обгоревшую балку. Ноги болели. В спине копошился огненный скорпион.

— Эта тварь все врала, верно ведь, — спросил он, — про город? Никакого города нет?

— Город есть, — сказал старик, — но он не для людей.

— А для кого?

Старик молча пожал плечами.

— Как же быть?

Старик поглядел на него, и отец Игнасио в ужасе увидел, что глаза у него белые с опаловым молочным отливом.

— Завтра за мной придут, — сказал он.

— Кто?

— Те, кому я служу. Я думал, твой бог сильнее. Но он ушел. Хочешь посмотреть на них, глупый раб слабого бога?

— Нет, — сказал отец Игнасио.

— Твоя Мэри все равно умрет. У нее печать смерти на лице.

— Тогда я буду рядом, чтобы причастить ее и отпустить в дальнюю дорогу, — сказал отец Игнасио, — в чудесную дальнюю дорогу, где только свет, и золото, и лазурь…

— Она не пойдет туда. Она пойдет другой дорогой, а там мрак… огонь и мрак…

— Нет! У каждой души есть надежда на спасение, старик! До последнего мига, до последнего дыхания.

— Ты хороший человек, чужак. Ты ее жалеешь. Ты добрый. Но почему дагор пришел сюда?

— Что?

— Что ты такого сотворил, слуга чужого бога, что дагор прошел через болота, через гнилые леса, прошел, чтобы найти тебя?

Старик глядел на него полупрозрачными бельмами.

Отец Игнасио сидел, прижимая к груди пахнущий плесенью требник, и ладони его были черны от сажи.

Не так-то просто срезать себе посох в лесу, где все криво, где деревья, переплетаясь, душат друг друга так, что и не разберешь, где чья ветка. Он раздвигал гибкие плети, свисающие с ветвей густой зеленой бахромой, и цветы, которыми они были увенчаны, касались его лица полуоткрытыми влажными ртами, мясистыми губами — алыми, желтыми, розовыми. Мэри шла рядом, опустив глаза, на косынке грязные разводы, нехитрые пожитки за спиной. Юноша поддерживал ее под локоть. Идти и впрямь было трудно, почва напиталась водой, которая проступала при каждом шаге, башнями и пагодами прорастали причудливые грибы. Бледный мох распадался на легкие хлопья от прикосновения посоха.

Лучше бы этот Арчи держался подальше от девушки, но она едва стоит на ногах. Аттертону и так тяжело — щадя остальных, он нагрузил на себя большую часть пожитков. Получился весьма внушительный тюк — этот человек воистину двужильный. У Томпсона груз был меньше, наверное, так и было задумано. Ведь он, рыскавший по сторонам с карабином наперевес, — единственная их защита.

Большие кошки, думал отец Игнасио, большие кошки прыгают сверху, они бьют лапой сюда, в шейные позвонки, — они по-своему милосердны, это быстрая смерть. И кто разглядит пятнистую шкуру в этой игре теней и света? Или змею, обвившую ветку?

Он горько усмехнулся — змеи, леопарды! Простые, бесхитростные души, божьи твари, выполняющие божью волю. Он, отец Игнасио, вполне готов был, уподобившись святому Франциску, сказать: «Брат мой волк!» И с каким тихим удовлетворением встретил бы он сестру свою смерть. Но мог бы он сейчас сказать о человеке «брат мой»?

Томпсон обернулся и крикнул что-то. Шум бьющей в листья воды заглушил его слова.

— Что? — переспросил отец Игнасио.

Охотник замедлил шаг и, когда отец Игнасио поравнялся с ним, сказал:

— Дождь скоро закончится.

— Да? — с сомнением переспросила Мэри.

— Попугаи. Я видел попугаев.

Он указал рукой куда-то в чащу, где яркие вспышки мелькали среди темных деревьев.

— Да, — согласился отец Игнасио, — это хорошо.

И дождь закончился. И вместе с ним окончился лес.

Они видели деревья, сплошь затянутые паутиной, точно полупрозрачным шатром, в котором шевелились смутные черные пятна. Они прошли мимо огромных, выше человеческого роста муравейников. Мимо раздутых, точно изуродованных слоновой болезнью стволов. И наконец они увидели болото, издали казавшееся зеленым лугом, кое-где торчали пучки деревьев.