Но такого как-то не случалось. И не могло случиться по той причине, что упакована госпожа Стебелихина была по-прежнему как вамп и вела себя соответственно. И клевали на нее, естественно, по одежке и манерам. А те, кто подошел бы Золушке, которой королевские одежды до смерти надоели, не клевали. Потому что разбираться, что к чему, и заглядывать человеку в душу — дураков нет. Ужастиков всяких и по телику хватает, в жизни они ни даром, ни даже с доплатой не нужны.

Таким образом, Лика обречена была все чаще впадать в депрессию, и бог весть чем дело бы кончилось, если бы Матя Керосин не счел, что «английский сплин, иль русская хандра», госпожи Стебелихиной мешают ателье получать с ее помощью необходимые заказы и заслуженные доходы. Ибо фирма была маленькой, и с тех пор как Медвежий Капкан засбоил, дела наши перестали идти в гору. То есть начали ухудшаться. Инфляция-то ведь только по официальным сводкам сходит на нет, а фотография — дело дорогостоящее. Не говоря уже про рост арендной платы за помещение, в котором «Северная Венеция» располагалась.

Матя лез из кожи вон, уговаривая Лику взять себя в руки, убеждая, что все образуется, жизнь — штука полосатая, вроде зебры, и все такое прочее. Лика соглашалась, обещала, что все будет тип-топ, и упускала очередного жирного карася, почти согласившегося заказать у нас большеформатный календарь, на двенадцати листах которого должны были рекламироваться продаваемые его компанией металлопластиковые трубы. А ежели заключала контракт, то вместо коллажей, заставлявших мужчин покупать трубы именно этой компании, приносила нечто донельзя печальное на тему: «Дохлые трубы и снулые девушки». Клиент, разумеется, отказывался от продвижения своей продукции подобным образом, Матя шипел и плевался, как озлобленная кобра, а госпожа Стебелихина скорбно заламывала бровь и недоуменно разводила руками: мол, трудилась не за страх, а за совесть, но что-то, по-видимому, пошло не так.

Матя был хорошим человеком. Он долго притворялся шлангом, который вовсе не жаждет проглотить живого теплого кролика или нежнотелого барашка. Однако питон хотя бы раз в полгода должен кушать, чтобы не помереть с голоду. И, когда терпение его иссякло, а уговоры не дали желаемых результатов, он, дождавшись подходящего момента, отвел меня в дальний угол мастерской, где нас никто не мог слышать, и сказал:

— Саня, я сделал все, что мог. Большего от проклятого кровососа-капиталиста требовать нельзя. Нашей фирме придется расстаться с Ликой.

— Понимаю, — сказал я, недоумевая, почему он сообщает об этом мне, а не ей.

— Нет, не понимаешь, — продолжал он, шаря по моей куртке взглядом в поисках пуговицы, которую можно было покрутить, — верное свидетельство того, что Матя прибывает в расстроенных чувствах. — Я знаю Лику почти шесть лет. Для такого суетного, нервного и непредсказуемого бизнеса, как наш, — это большой срок.

— Знаю, — сказал я.

Матя был действительно мировым парнем. Средним фотографом, никаким сочинителем и тем еще бизнесменом. Но мужиком — что надо. Иначе в «Северной Венеции» давно не осталось бы ни одного сотрудника.

— Из-за Лики я вынужден отказывать ребятам, способным справиться с заказами, которые она провалила. Просрала, — уточнил органически не выносивший грубости Матя.

— Что ты от меня хочешь? — спросил я, стараясь не смотреть в Матины глаза, напоминавшие скорбные песьи очи. Было в его крупном, легко красневшем лице что-то бульдожье. Этакий Пьер Безухов, с фигурой атлета и без очков. — Если тебе нужно от меня отпущение грехов — отпускаю. Лика и впрямь потеряла креативность мышления. Потеряла вкус к работе. Это бывает. Я читал, что Селенджер…

— Саня, мне не до твоих побасенок! — оборвал он меня. — Я обратился к тебе, потому что мне нужна помощь. То есть Лике. Охмури ее. Соврати. Заставь вновь ощутить вкус к жизни, Понимаю, это звучит глупо, но иного выхода я не вижу.

— Совратить не трудно, — самоуверенно сказал я. — А что потом?

— Нужна вспышка эмоций. Прилив адреналина, тестостерона, гипоталамуса и эндокринов, — сказал Матя, любивший к случаю напомнить, что сам он «пскобской», «скобарь», «академиев не кончал» и является «самородком земли русской». — Чем пламенный роман завершится — не важно. Любовью до гроба, попыткой суицида, убийством изменщика серебряной вилкой из бабушкиного наследства — это второстепенно. Главное — сдвинуть состав с места, а там уж он сам покатится. Твое дело — разбудить спящую принцессу. А какой она принцу женой станет — о том в сказке не говорится.

— Спасибо тебе, алмаз ты наш неграненый! — с чувством сказал я. — Особенно за удар вилкой. Но не проще ли устроить ей встряску, угнав автомобиль?..

— Еще проще ударить по голове вот этим, например, штативом. — Матя кивнул на массивную деревянную треногу, которую давно уже следовало выкинуть, да ни у кого рука не поднималась на раритетную, хотя и бесполезную в нашем хозяйстве вещь. — Однако простое решение не всегда оказывается верным. Ей нужна вспышка положительных эмоций, а не абы каких…

Итак, Матя назначил меня Ликиным помоганцем и дал месяц сроку, после чего она должна возродиться, как «человек и пароход», то есть фотограф, либо покинуть «Северную Венецию». Причину моего нового назначения Матя изложил Лике так: «Креативщик Саня поможет тебе справиться с делами, которые идут у тебя из рук вон плохо». Дальше следовало много всякого бла-бла-бла, чтобы позолотить пилюлю, но рейтинг мой оно в Ликиных глазах не повысило, хотя прежде мы были в приятельских, если не сказать дружеских отношениях.