— Царица в восторге от твоих стихов, — сказала Пентесилея. — Она считает их бессмертными. Она сказала, чтобы я просила тебя продолжать. Она верит, что ты была послана для спасения амазонок и ты ее не подведешь. Она хочет, чтобы ты как можно скорее закончила поэму, а потом сочинила гимн в честь победы амазонок, чтобы мы могли идти с ним в бой. Возможно, нам придется воевать с египетскими моряками, которые насилуют наших дев!

Значит, их таки поймали.

— И что будет с этими девами? — спросила я.

— Нужно подождать — может быть, какая-нибудь из них окажется беременной. Если нет — они будут преданы смерти, — с большим удовольствием сказала Артемисия.

— Я этого не вынесу, — сказала я. — Скажите царице, что я этого не допущу.

— Я не могу сказать это царице, — ответила Пентесилея. — Никто еще не говорил царице таких слов. Она рассвирепеет. Одной только богине известно, что она может сделать!

— Я ее не боюсь, — сказала я. — Если мои слова бессмертны, то, может быть, и я бессмертна.

— Госпожа Сапфо, я не могу исполнить твое поручение. Ты сама должна предстать перед царицей. Но лучше принеси ей поэму и гимн.

— Тогда мне нужно работать, — ответила я, склоняясь над папирусом.

Я писала без перерыва десять дней и десять ночей. Плохо ли, хорошо ли, но я закончила эту поэму, чтобы сохранить жизни дев. Вдохновение часто посещает нас, когда от этого зависит жизнь. Теперь мне было ради чего работать быстро, и я трудилась не покладая рук. Я почти не останавливалась, чтобы выпить воды или съесть корку хлеба. Пещера была завалена папирусами, которые так и лежали без всякого порядка.

Решив, что я сделала все возможное, я вызвала жриц, чтобы они помогли мне переписать поэму на папирусные свитки. На это ушла еще одна неделя. Царица постоянно присылала Пентесилею посмотреть, как идет работа. Амазонки тем временем собрали всех преступивших закон девственниц и большинство моряков и допрашивали их — не знаю, какой был от этого прок. Нескольким морякам и девственницам удалось избежать пленения, и они готовились к тому, чтобы унести ноги с острова. Времени у меня было в обрез.

Было раннее утро. Амазонки собрались все в той же зловещей яблоневой роще, где Праксиное отрезали грудь. Стрекотали невидимые цикады, на низко нависающих ветвях щебетали птицы. Время от времени с прогнувшейся ветки падало тяжелое яблоко. Царица собрала амазонок, чтобы я прочла им свою поэму. Тут были даже обесчещенные девы со связанными руками и ногами. Моряки, которых застали с ними, тоже были пленниками — их приволокли из тюремных пещер в деревянных колодках и бронзовых кандалах.

Тут была и Праксиноя — она сидела со жрицами, помогавшими мне в моей работе. Праксиноя держала за руку Пентесилею. На ее лице застыло блаженное выражение, какого я у нее никогда не видела. Она была счастлива. Почему же я испытывала такое сильное беспокойство?

Земля в роще была устлана гниющими яблоками, издававшими сильный, но довольно приятный запах, который сливался с ароматом благовоний и костров, сложенных из яблоневых веток. Воздух был тяжелый, тяжело было и у меня на сердце. Я была счастлива, что Праксиноя выглядела такой счастливой, но меня не отпускали дурные предчувствия по поводу ее обращения в веру амазонок, и я не могла представить, как переживу утрату еще одного любимого человека. Когда солнце село за горизонт и были зажжены масляные лампады, я пожалела, что рядом нет Алкея, который направлял бы меня, что на руках у меня нет моей дорогой Клеиды. Амазонки не верили в сильные материнские чувства, но я бы отдала все ради того, чтобы снова почувствовать себя матерью.

Я начала пересказывать историю амазонок от начала времен. Слова лились так, словно я верила им, и, конечно, по большей части я верила. Верила в способность женщин самостоятельно устраивать свою жизнь. Верила в женскую силу и изобретательность. Поэтому я декламировала с немалой силой убеждения. Но, читая с папируса, приготовленного жрицами, я поняла, что не все из написанного принадлежит мне. Строки, в которых я пыталась иронизировать, оказались изъяты. Где у меня была игра слов, я находила буквальные выражения. Там, где я шутила, осталась абсолютная серьезность. В целом поэма показалась мне тяжеловесной. Тем не менее царица была довольна. Она смеялась, вздыхала, аплодировала. Некоторые строки даже повторяла за мной. Публичное чтение, похоже, удалось.

Когда я дошла до посещения земли амазонок Пегасом, сверху донесся какой-то шум. Небо было так затянуто тучами, что поначалу я не могла разобрать, что происходит. Это мог быть гром или рев далекого вулкана. Но я продолжала чтение, не осмеливаясь поднять голову. Я описывала громадные радужные крылья Пегаса, его золотые копыта и бешеные горящие глаза, его гриву и звездный хвост. Я приводила его родословную, восходящую к богине луны, его священное спаривание с белой кобылицей Аганиппой, «кобылицей, милосердно убивающей», рассказывала о том, как от удара его серпоподобпого копыта возникла знаменитая Гиппокрена — источник поэтического вдохновения на горе Геликоне, где обитают музы. Теперь из него черпают вдохновение все поэты мира. Говорили, что тот, кто сможет проскакать на Пегасе по небу, будет вечно владеть поэтическим даром. Я горела желанием вскочить ему на спину и взнуздать тайным и поводьями муз. Эта страсть питала мое чтение, и амазонки от модуляций моего голоса впали в транс, как если бы слышали стук копыт этого мифического жеребца.