Тут он сбился и снова перешел на детский лепет:

— Бабушка, я забыл!

— Замечательно! Я просто заслушалась! А знаешь, как кончается эта песня?

Он отрицательно тряхнул кудрявой головой. И тогда я закончила за него:

— А ты знаешь, кто сочинил эту песню о доблести и о море?

Гектор покачал головой, так что задрожали его детские щечки.

— Ее сочинил…

И тут я, испугавшись, замолчала. Должна ли я сказать Гектору, что это был его собственный дед Алкей, или это может навлечь на мальчика беду? Я решила подождать, когда Гектор станет постарше, — тогда уж и расскажу ему всю историю. Может, к тому времени Питтака не будет у власти. Да, но ведь Питтак сказал, что простил Алкея. Хотя Алкей так и не вернулся. Может быть, он знал что-то, чего не знала я.

— Ее сочинил великий поэт эолийской Греции… вот только имя его я запамятовала. А ты откуда узнал эту песню, мой родной мальчик?

— От няньки! Она научила меня этой песне, когда мы в первый раз плавали в Пирру.

Значит, люди и в самом деле помнят песни Алкея! Слава богам!

Мой дорогой мальчик уже готовился стать мужчиной. На следующий год он покинет женскую половину дома и начнет учиться, как полагается митиленскому аристократу. Он будет виночерпием, как мои братья, станет учиться государственной мудрости и военному делу, умению быть красноречивым на симподиях и народных собраниях, искусству защищать полис и покорять женщин! Неужели этот ласковый маленький мальчик может со временем стать тираном?

— Гектор, ты знаешь, как сильно я тебя люблю? — спросила я.

— Как? — спросил он.

— Сильнее, чем солнце и мед!

— Сильнее, чем рыбу?

— Гораздо сильнее, чем рыбу!

— Даже сильнее, чем угрей, что привозят из-за моря?

— Гораздо сильнее, чем угрей!

Я взяла его на руки и прижала к себе. Какой у меня дорогой маленький мальчик!

В этот момент я увидела Фаона — он выходил из дома Артемисии в гавань. Он пригнул голову и попытался избежать встречи со мной, но я смело пошла ему навстречу с Гектором на руках.

— А ты что здесь делаешь? Я думала, ты приглядываешь за моими ученицами.

— Я принес оболы, а сейчас — прямо в Эрес.

Я с сомнением посмотрела на него.

— Как же ты сумел добраться до Эреса и обратно при таком ветре?

— На крыльях любви, моя госпожа, — сказал Фаон.

— Любви? Или скорее долга? — спросила я не без цинизма.

— Того и другого в равной мере.

— Отлично. Что ж, вернемся в дом Артемисии и проверим, правду ли ты говоришь.

Что это было с моей стороны — ревность? Как я могла ревновать Фаона, когда он так мало значил для меня? Он уязвил мою гордость своей ложью. Он явно думал, что может увиваться за Артемисией и моими ученицами втайне от меня. Наверно, я разозлилась, потому что меня принимали за дурочку.

Мы вошли в ее дом, и я попросила, чтобы меня немедленно провели к Артемисии. Поначалу ее рабы возражали, но потом, разобравшись, что это я, впустили меня с ребенком на руках. Фаон шел рядом.

Артемисия была удивлена столь скорому нашему возвращению.

— Покажи мне оболы, которые тебе принес Фаон. Я хочу быть уверена, что это хорошие оболы!

Артемисия, не колеблясь, предъявила мне оболы.

— Отлично, — сказала я. — Я рада, что Фаон настолько исполнителен.

— Он хороший мальчик, — заметила Артемисия без малейшей иронии.

— Возвращайся в Эрес, — велела я Фаону, — и скажи моим ученицам, что я скоро вернусь. Заберешь меня через неделю.

— Хорошо, моя госпожа.

Фаон низко поклонился и вышел.

— Красивый парень, — сказала Артемисия.

— Слишком красивый.

— Он похож на курос, высеченный великим скульптором.

— Согласна, — кивнула я. — Беда только в том, что ему самому это известно слишком хорошо.

— Да-да, — подтвердила Артемисия, — красивые мужчины — это не только благословение, но и проклятие. Если мы их находим красивыми, то и все остальные тоже. Говорят, что и Алкей в молодости не избежал этой судьбы.