Он так терпеливо плел свои сети! Я противилась, и противилась, и противилась, но настал час, когда противиться дальше уже не могла.

АФРОДИТА: Дары, которые получил от меня Фаон, будут для нее последним испытанием, и…

ЗЕВС: Она его не пройдет!

АФРОДИТА: Еще как пройдет! Моя последовательница сильна — сильнее, чем любая из смертных женщин, которых ты брал силой.

ЗЕВС: Я выиграю этот спор. Я всегда выигрываю.

АФРОДИТА: Но не в этот раз, отец.

Я снова отправилась навестить Клеиду и моего внука. Маленький Гектор обнимал меня за шею и цеплялся за меня так, что я едва не начинала задыхаться. Вот тогда я поняла, откуда берется желание похитить внука. Но я бы на такое никогда не пошла. Между внуками и бабками существует такая сильная и простая связь, тогда как связь между дочерьми и матерями нередко такая сложная и запутанная. Я испытывала ненависть к моей матери, которая оставила нам такое наследство. Она не имела права этого делать! Она взяла на себя прерогативу богов.

Я вспомнила женщину, которую встретила как-то в Сиракузах, — она позволила своему мужу отнести их новорожденную дочь на вершину холма и оставить там на волю стихий.

— Как ты могла допустить такое? — спросила я.

— Просто я знала, что без отцовской любви она никогда не расцветет и жизнь ее будет сплошным несчастьем.

— Но он бы со временем полюбил ее. Разве могло быть иначе? Она бы завоевала его сердце. Дочери всегда со временем завоевывают сердца отцов.

И тогда женщина начала безутешно рыдать. Своими откровенными словами я погубила ее. Она нашла способ примириться со своим горем, а я своей неуместной правдой лишила ее этого самообмана. Ложь слаще истины.

Потом я вспоминала Исиду — как она спасла жизнь новорожденной Клеиде. Я вспоминала Алкея, который так никогда и не видел свою дочь. И я плакала, плакала, прижимая к себе внука и спрашивая себя: будет л и у меня когда-нибудь внучка, с которой я смогла бы перекроить мое печальное наследство… и этот мир?

Вошла моя дочь — Клеида.

— Мама, каждый раз, когда ты появляешься, Гектор цепляется за тебя и не отпускает. А когда ты уходишь, я несколько дней не могу его успокоить.

— Ты хочешь сказать, чтобы я не приходила?

— Да нет же, мама, просто я хочу, чтобы ты была с ним не такой эмоциональной, а более сдержанной. Я бы не хотела, чтобы ты пробуждала в нем эмоции. Это осложняет мою жизнь. И няньки потом жалуются. Ты его взбудоражишь, а потом уходишь.

— Я постараюсь не будоражить его.

— Ты ничего не можешь с собой поделать — это в твоей натуре. Ты не чувствуешь себя счастливой, если люди вокруг не рыдают и не бесятся. У тебя нет чувства меры. Твоя мать часто предупреждала меня об этом. Твой разум — как штормовой ветер, поднимающий буруны в море. Даже Питтак сказал это о тебе.

— Я постараюсь быть потише, Клеида, — сказала я. — Но я из другого мира.

— Тогда перейди наконец в этот, — сказала Клеида.

— А если я не смогу — что тогда?

Фаон ждал в своей лодке, и я покинула Митилену, направляясь в Эрес, ни о чем таком не думая.

Был вечер. Мы плыли в лунном свете. По морю гуляли маленькие белые буруны, но меня это мало заботило. Я почти желала утонуть, чтобы покончить со всеми моими бедами.

— Кажется, ты печальна, моя госпожа, — сказал Фаон.

— Ни одна моя мечта не сбылась, — сказала я.

— Но подумай о том, что ты дала миру.

— Не имеет смысла жить, когда жизнь приносит тебе столько боли.

— Твои песни делают счастливыми всех, кроме тебя самой, — сказал Фаон.

Я склонила голову.

— Андромеда — мошенница, — добавил Фаон.

Услышав это, я приободрилась.

— Она разгуливает по Митилене в своем жутком сиреневом хитоне с золотой вышивкой и поет идиотские песни о величии Питтака и чудесах войны. Люди потихоньку посмеиваются над ней, но открыто это делать боятся: ведь тиран оказывает ей почести.

— Они ничего не понимают в песнях. Они хорошо разбираются только в почестях и наградах, — сказала я.