Егор вошел в вестибюль станции, купил разовый билет, прошел вертящиеся рога турникета и встал на ступеньки эскалатора. Пассажиров было еще довольно много, хотя час пик уже прошел. На каждой ступеньке стояло по человеку, а мимо него, прижимая к себе сумки и портфели, непрерывной цепочкой бежали вниз молодые люди и крепенькие мужчины без возраста. Их затылки ничем ему не угрожали, и Егор принялся всматриваться в лица подымающихся пассажиров.

Это оказалось нелегким испытанием. Уже на первых двух десятках разнообразных физиономий на Егора навалились такие вереницы видений, что он резко повернул голову и начал разглядывать рекламные щиты, чувствуя, что задыхается и что его страх растет по мере того, как он спускается все ниже.

«А что будет в вагоне? – подумал он с ужасом. – Я этого не выдержу. Надо доезжать до конца эскалатора – и сразу же ехать обратно. Может, в другой раз, в другой раз… Но только не сейчас».

Испытав некоторое облегчение от этого решения, Егор почувствовал вслед за тем стыд. Что же, он так и будет шарахаться от своих страхов дальше? Стоит ему раз оказаться в плену своих сомнений, и он опять не найдет дорогу к выходу. И что, снова бежать к отцу Кириллу, получать новую порцию успокоения, растрачивать ее в один присест, оказавшись на улице, возвращаться в церковь – и так без конца? Но отец Кирилл сказал ему все, что хотел сказать, и вряд ли ему есть что добавить. И теперь дело за ним, Егором. Хочешь стать сильным – стань им, а не прячься за умение находить оправдания своим слабостям.

Егор коротко прочел слова молитвы, положил на себя крест где-то в области живота и покосился на встречный поток пассажиров. Одно лицо, второе, третье… И снова в глазах вспыхнул калейдоскоп видений.

Вот тот крупный, с животом, вытянулся на больничной койке – синий, хрипящий, на последнем издыхании, и врачи бессильно опустили руки…

А тот, что ехал через четыре человека за ним, приземистый, черный, с беспокойным взглядом вечного скитальца, – ломая доски, полетел со стропил вниз, и череп его раскололся о бетонный выступ, как сырое яйцо…

Егор вздохнул, задерживая эти видения, замедляя их и как бы отстраняя от себя.

Это будет, или было, или, по воле Божьей, этого никогда не произойдет – все равно он знать всего не может. А значит, зачем все это брать на себя? Не проще ли, не разумнее, как советовал отец Кирилл, положиться на то, что стоит выше всех нас, и снять с себя ненужную ответственность, раз и навсегда избавившись от пустых, бесконечных, как жизнь человека на земле, страданий? Он ведь и в самом деле не Господь Бог, а всего лишь его слуга, как и каждый живущий. И не значит ли это, что надо всего лишь ждать Его повелений, а не заскакивать наперед со своей инициативой и воображать себя тем, кем себя воображать вообще не позволено?

Обуреваемый новым потоком мыслей, в котором он как-то перестал обращать внимание на выплывающие снизу лица, Егор достиг конца эскалатора.

Постояв немного возле будки диспетчера и глядя, как сквозь пелену тумана, на огибающий его и нетерпеливо толкающий поток пассажиров, он сориентировался по указателю и направился к посадочной платформе.

Желание подняться наверх, убежать, скрыться – снова в первую очередь от самого себя – ослабело, как слабеет боль от сильнодействующего лекарства. Он понял, что, приложив еще какое-то количество усилий, сумеет побороть в себе эту зависимость от последствий его дара и, возможно, взглянет на него с другой стороны. Конечно, на это потребуется время и переосмысление прежних воззрений, в том числе и тех, которые казались до сего дня незыблемыми. Что ж, он готов к переменам. Он видел, что стоит на верном пути, и был счастлив, что не свернул с него минуту назад.

С гулом подлетел поезд, распахнул двери, выпуская порции пассажиров и заглатывая новых.

Егор вошел в вагон, встал у противоположных дверей. Вагон был полон, пассажиры стояли в проходе и плотной группой толпились у выхода. Тут же началась обычная перекидка взглядами, от пещерных времен позволяющая людям идентифицировать друг друга.

Егор не без внутреннего трепета вступил в эту перекидку, для многих, занятых своим мыслями, почти не обременяющую их сознание и проходящую на подсознательном уровне. Но его сознание работало с неистовой силой.

Точно вспышки молнии, то тут, то там начали возникать знакомые картинки.

Вон та женщина…

А тот юноша…

А тот пожилой мужчина…

Но Егор уже начал понимать, как с этим можно бороться.

Первое: не думать, что все это ложится мертвым грузом на его совесть. На это есть другая инстанция, и с ней в первую очередь надо считаться и соотноситься.

Второе: начиная воспринимать все чуть спокойнее, Егор вдруг осознал, что не так уж много обреченных он видит вокруг себя. Да, были в вагоне те, кому судьба уготовила страшный сюрприз. Но таких несчастных на вагон было всего несколько человек. И несчастными, они, естественно, себя не чувствовали, что еще раз убедило Егора в том, что не подобает ему, ничтоже сумняшеся, вмешиваться в постороннюю жизнь, привнося в нее только тревогу, но отнюдь не избавление от того, чему суждено свершиться.

Третье: он вдруг подумал о том, что виденные им смерти во многих случаях стали лишь закономерным исходом не совсем праведной жизни, и, значит, снова не ему решать, кому жить, а кому умереть.

Думая об этом, он почти окончательно успокоился. Глаза его перестали лихорадочно метаться по лицам пассажиров, и он наконец смог ощутить, что является одним из многих, но не единственным и особенным.

Да, он знает то, чего не знает никто. Но и он не знает того, что ему не позволено знать. А значит, они все здесь равны, и это, в свою очередь, дает ему право освободиться от взваленной на себя ответственности – если не целиком, то хотя бы в отношении своего стремления непременно навязывать ничего не подозревающему ближнему свое желание спасти его любой ценой. Он мог наконец среди себе подобных дышать полной грудью и не переживать по поводу того, что он чем-то этого не заслуживает. И он мог наконец спокойно подумать о собственном будущем.