– Что увидели? – поинтересовался спустя четверть часа Ожогин.

Егор доложил ему о пожаре и стене.

– Больше пока ничего не увидели? – спросил Ожогин, покосившись на часы.

– Пока ничего существенного, – ответил Егор.

– Ладно, смотрите, – буркнул Ожогин.

Он выглядел несколько разочарованным и даже несколько обмяк на стуле, забыв, что надо сохранять римскую осанку. Но когда через пять минут начался выпуск новостей и ведущая сразу заговорила о пожаре в доме престарелых, а затем о рухнувшей школьной стене, Ожогин снова выпрямился и по-иному взглянул на Егора.

– Вы ведь этого не могли знать, – не то спросил, не то утвердительно сказал он.

– Не мог, – на всякий случай согласился Егор.

– Черт побери! Никак не привыкну. Может, вы радио слышали?

– Никак нет, – вдруг донесся голос Пронова. – Радио у него не было.

– Да знаю, – отмахнулся Ожогин.

Он замолчал, глядя то на телевизор, то на Егора.

– Мне продолжать? – спросил тот.

– Конечно! – воскликнул Ожогин, громко хмыкнул и цинично прибавил: – Не пожара же я ждал.

Егор снова уставился в экран.

То, что он прошел еще одну проверку, было ему только на руку. Теперь Ожогин будет доверять ему всецело. Если у него и оставались сомнения, то только что они развеялись окончательно. Надо лишь еще потянуть время – дать Жанне больше шансов.

Егор старательно смотрел на экран, уже отключившись от него. Он увидел все, что его интересовало, и не хотел напитываться лишней информацией. Впрок она не шла, а, увы, лишь оставляла тягостные чувства и ввергала в мучительное состояние бессилия и безнадежности. Постепенно Горин приучал себя справляться с этим, но это был длительный процесс, и принуждения он не терпел.

– Ну, – спросил еще через десять минут Ожогин. – Что?

Егор, делая вид, что смотрит в будущее, а на самом деле видя перед собой физиономии актеров следующего сериала, на этот раз семейного, где все неистово ругались, плакали, хохотали и без конца делили чье-то наследство, отрицательно помотал головой.

– До девятнадцати сорока я еще не добрался.

Несмотря на серьезность ситуации, его разбирал смех при виде Ожогина, столбом сидевшего на стуле.

Интересно, как он себе представляет процесс, в который погружался Егор? Как почасовой труд, где все четко разграфлено и определено уставом и где каждую минуту выскакивает вестовой и докладывает очередную новость? Похоже, что так, раз он только кивнул в ответ на его абсурдную реплику. Если бы Ожогин хоть раз увидел, как на него потоками вываливаются автомобильные катастрофы, пожары, наводнения, крушения самолетов, засухи, ливни и прочие прелести, он бы заговорил по-другому. Впрочем, хорошо, что он не имеет об этом ни малейшего представления. Иначе примитивный блеф Егора был бы раскушен в один миг.

«Никогда никому не надо рассказывать о том, как я это вижу, – подумал Егор. – Это моя тайна, и уйдет она вместе со мной. Пока я владею ею единолично, никто не в силах заглянуть мне в душу. И в этом мое самое главное преимущество».

Он посмотрел на часы. Прошло сорок минут. И Ожогин хотя и крепился, но уже посматривал на него все более нетерпеливо.

Егор вдруг наклонился и неподвижным взором впился в экран.

Ожогин так и подался к нему.

– Не может быть… – проговорил Егор будто бы в величайшем изумлении.

Ожогин вскочил:

– Что?!

Егор очумело мотал головой.

– Что вы там увидели?! – закричал, забыв о приличествующем ему внушительном рокоте, Ожогин.

Егор выставил перед собой руку и перевел на него выпученные глаза.

– Там сказали…

– Что! – закричал Ожогин. – Что сказали? Да говори ты наконец!

Егор сглотнул.

– Сказали, что самолет с премьер-министром… потерпел крушение во время взлета, – слегка заикаясь, сказал он. – Погибли все, в том числе и министры, которые летели с ним на Дальний Восток…

Ожогин вдруг выпрямился, и челюсти его свела судорога неизъяснимого восторга.

– Свершилось, – прошептал он.

Егор старательно делал вид, что никак не может прийти в себя.

– Это были экстренные новости, – добавил он. – Как вы и говорили…

Ожогин посмотрел на него, но заговорил не сразу. Слишком долго он сдерживал свои чувства, и вот теперь они разом нахлынули на него и клещами сдавили ему горло, извлекая из него только придушенный шепот. Он вынужден был откашляться, и только после этого голос его обрел нужную твердость.

– Кгм… Когда… Когда это случилось?

– В девятнадцать сорок пять, – сказал Егор.

– Значит, на пять минут позже, – заметил Ожогин.

С каждой секундой уверенности в нем прибавлялось, и снова в его осанке появилось величие римского сенатора, а голос зазвучал требовательно и звучно.

– А когда вышли срочные новости? – бросился он расспрашивать Егора.

– Без пяти минут восемь.

– Отлично! Что было показано?

– Обломки горящего самолета… Машины «Скорой помощи», пожарные… Но там все пылало, как факел…