— Он все еще в Янтаре, ублажает себя. В основном пьет и развлекается с женщинами.

— А Джерард?

— Он — адмирал всего флота.

Я вздохнул с облегчением. Признаться, я боялся, что уход флотилии Джерарда в южные воды повлечет немилость Эрика.

— А что стало с Рэндомом?

— Он пленник, но в собственных апартаментах.

— Что? Его взяли в плен?

— Да. Из Образа в Ратн-Я он с арбалетом появился прямо здесь и успел подстрелить Эрика прежде, чем его схватили.

— Правда? И его не убили?

— Ходят слухи, что он женат на придворной из Ратн-Я, а Эрик не хочет ссориться с Ратн-Я. У Мойре целое королевство, и говорят, что Эрик собирается просить Мойре стать его королевой. Это слухи, конечно, но любопытные.

— Да, — сказал я.

— Вы ведь ей нравились, верно?

— В какой-то степени. Откуда ты знаешь?

— Я присутствовал, когда читали приговор Рэндому. Мне удалось поговорить с ним несколько минут. Леди Виалль заявила, что она его жена, и попросила разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик все еще не знает, что ответить на это.

Я подумал о слепой девушке, которую никогда не встречал, и удивился происходящему.

— Как давно это случилось?

— М-м. Тридцать четыре дня, — ответил Рэйн. — Это когда появился Рэндом. Виалль подала прошение неделей позже.

— Все же — она странная женщина, если любит Рэндома.

— Я тоже так считаю. Трудно представить более неподходящую пару.

— Если увидишь его еще раз, передай ему мой привет и сожаления.

— Хорошо.

— Как поживают мои сестры?

— Дейрдре и Лльюилл остались в Ратн-Я. Леди Флоримель наслаждается милостями Эрика, и — одна из первых дам нашего двора. Где Фиона, я не знаю.

— Что слышно о Блейсе? Хоть я и уверен, что он погиб.

— Наверное, погиб. Но тело его так и не обнаружили.

— А Бенедикт?

— Отсутствует, как всегда.

— Брэнд?

— Тоже ничего.

— Ну, значит, будем считать, что я спросил обо всем фамильном древе. Ты написал новые баллады?

— Нет. Я работаю над "Осадой Янтаря", но даже если мне удастся ее написать, в любом случае, это будет поэма для списков.

Я протянул руку через крошечное отверстие под дверью.

— Я хочу пожать тебе руку, — сказал я и почувствовал как его рука коснулась моей.

— Спасибо тебе за все, что ты сделал. Но больше не надо. Глупо рисковать под кулаком Эрика.

Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел.

Я нашел пакет с едой и набил желудок мясом — самой сытной пищей, которая там была. Мясо я заедал огромным количеством хлеба, и вдруг понял, что почти забыл вкус хорошей еды. Затем разомлел и уснул. Не думаю, что спал я очень долго, и проснувшись, открыл бутылку вина.

При моей слабости для счастья мне много не потребовалось. Я закурил сигарету, уселся на матрас, привалился к стене и задумался.

Я помнил Рейна ребенком. К тому времени я был уже взрослым, а он был кандидатом на место придворного шута. Тощее мудрое дитя. Люди обманывали его слишком часто. В том числе и я. Но я писал музыку, сочинял баллады, а он достал себе где-то лютню и научился на ней играть. Скоро мы пели на два голоса и всем нравилось, вскоре я полюбил его, и мы стали репетировать вместе, практикуясь и в воинских искусствах. Он был очень неуклюж, но я чувствовал что-то вроде раскаянья за то, как обращался с ним раньше, когда он таскал мои шмотки, поэтому я фальшиво хвалил его, и к тому же научил владеть клинком. Я никогда не жалел об этом, да и он, по-моему, тоже. Вскоре он стал придворным менестрелем Янтаря. Я называл его своим пажом, и когда начались войны против темных тварей из Тени, называвшейся Обитель Оборотня, я сделал его своим оруженосцем, и мы поехали на войну вместе. Я посвятил его в рыцари на поле битвы у Водопадов Джоунс, и он заслужил это посвящение. Он продолжал писать и сочинять музыку, пока не превзошел даже меня. Цвет одежд его был кармином, а слова — золотом. Я любил его как своих двух-трех друзей в Янтаре. хотя никогда не думал, что он пойдет на такой риск ради меня. Я думал, что никто не пойдет. Я сделал еще несколько глотков и раскурил вторую сигарету в его честь. Он был хорошим человеком. Я подумал, долго ли он проживет при этом дворе?

Окурки (и чуть погодя пустую бутылку) я выкинул в дыру нужника. Я не хотел, если вдруг неожиданно нагрянет обыск, кто-нибудь случайно углядел, что я "кутю". Я съел всю еду и почувствовал себя сытым и удовлетворенным впервые за все время заточения. Я оставил последнюю бутылку вина про запас, на случай еще одной гигантской пьянки и забвения.

Время продолжало тащиться, и я опять втянулся в замкнутый круг поиска виноватых.

Я очень надеялся, что Эрик не может оценить те силы, которыми мы обладали. Он был королем в Янтаре, это верно, но он не знал всего. Пока не знал. Не так, как знал Папа. У меня был один шанс на миллион. Такой ничтожный и все же реальный, и он не позволил мне сойти с ума в тот миг, когда я был комком беспросветного отчаянья.

Может, я сошел с ума на какое-то время, не знаю. Многие из тех дней сейчас, когда я стою у порога Хаоса [29] , напоминают мне пустые листы. Лишь боги знают, что было написано на них, а мне не хочется думать об этом.

Бедные доктора, не существует такого врача, который смог бы вылечить нашу семью…

Я лежал там и ходил там, в одурманивающей темноте. Я стал чуток к звукам. Я слышал шорох крысиных лапок в соломе, отдаленные стоны узников, эхо шагов стражника, когда он приближался с подносом еды. По таким звукам я научился точно определять расстояние и направление. Кажется, я стал более чуток и к запахам, но старался думать о них как можно меньше. Кроме естественного тошнотворного запаха камеры, здесь был еще и запах гниющей плоти, в этом я мог бы поклясться. Я задумался. Если б я умер, интересно, сколько времени прошло бы с тех пор, как заметили бы мою смерть? Сколько кусков хлеба и бутылок с помоями унесут обратно, пока стражнику не придет в голову проверить, жив ли его узник?