Я сам отвез его на железную дорогу. Развязал глаза. Иди. До станции километров десять. Дойдешь — твое счастье. У тебя, кажется, начинается лихорадка. Иди, но не забывай, что смерть подстерегает тебя на нашей земле повсюду! И другим об этом скажи!

В самом лучшем настроении объезжал я до вечера дальние дозоры. Заехал в Пригары к нашему старосте. Обдумали с ним, как намолоть муки, зерно у нас было закопано. На мельницу надо везти не десять пудов, а две-три тонны. Чтоб хватило отряду на зиму. Для кого молоть? Под чьей маркой? Чтоб не возникло подозрений. А то и хлеб потеряешь, и людей. Вернулся — Будыка за ужином ухмыляется во всю морду.

«А тебе известно, что мы не только «языка» привезли?»

«А кого еще?»

«О, не знаешь? Чудо! Мадонну. Да еще, кажется, с младенцем».

«Какую мадонну? Что ты несешь?»

«Правда. Учительницу. Ночевали в одном селе, она пришла, на колени перед Павлом упала. Они знакомы. «Или, говорит, возьмите с собой, или убейте. Не могу больше». У нее муж в полиции. «Лучше, говорит, умереть, чем быть женой изменника».

Меня будто ветром сорвало.

«Вы что, с ума сошли? Ты за кого там был? Начальник штаба отряда! Окруженская тряпка!»

Потом Валентин признавался, что никогда не видел меня таким разъяренным. Стоял, побледневший, навытяжку. Оправдывался, как мальчишка:

«Брат твой ее знает. И Шуганович».

«Ты когда мне об этом докладываешь? Кто здесь командир? Вы что — уже меня похоронили?»

«Комиссар нас встретил, я думал — он сказал…»

«Кто тут командир? — кричал я на Шугановича и Павла. — Почему я на вторые сутки узнаю, что в отряде появился новый человек? Кто разрешил?»

«Я привез!»

«Ты думаешь, если ты мой брат, то можешь тащить в лагерь кого захочешь? Кто она?»

«Жена Свояцкого».

От удивления даже гнев мой потух. Я давно знал, что мой коллега по райисполкому — заведующий дорожным отделом — стал заместителем начальника районной полиции. А должен был быть с нами. Присутствовал на совещании, которое проводил секретарь обкома, был зачислен в отряд. Отвечал за продуктовые склады. Хорошо, что не за оружие. В лес, когда пришли немцы, не явился, как, между прочим, не явился и тот человек, которого обком назначил нашим командиром. Но тот исчез бесследно. А этот вынырнул. На месте складов мы нашли пустые ямы. У нас, одиннадцати, кто сразу пришел в лес (теперь уже осталось девять), с этим человеком были свои счеты. Мы твердо решили спросить у него как-нибудь, куда девались продукты и одежда.

И вот жена его здесь, в лагере. Он жил не в райцентре, а километров за восемь — в Хобылях, и жену его я встречал редко, однако помнил. Свояцкий женился года два назад. Как-то вскоре после свадьбы мы с председателем исполкома заглянули к ним — поздравить молодых. Ей-богу, я растерялся после Павлова сообщения. Может быть, воспользоваться женой, как приманкой для Свояцкого? А что, если она приманка на нас, если это хитрый ход полиции?

«При первом же подозрении я расстреляю не только ее, но и вас. Всех троих. Кто из вас даст гарантию, что она не шпионка?»

«Какая шпионка?! Она, может, через неделю или две родит».

Ну и ну! Умеют хлопцы удивить! Тут уже я снова, как говорится взвился.

«Родит? Да вы что — ошалели?! Что у нас тут — роддом? Детские ясли? Чтоб до утра духа ее не было! Завязать глаза — и на все четыре! В любую деревню! Только не к нашим связным!»

«Немца ты пожалел! — вдруг, разозлившись, закричал Павел. — А своего человека — на мороз, в завируху. Такую… А куда она пойдет? Сирота. И не здешняя. С Витебщины. Мы ей в техникуме всем курсом помогали. Она говорит: лучше повешусь, чем назад к полицаю…»

Что она повесится, меня мало трогало. А вот что брат мой, оказывается, вместе с ней учился, а значит, хорошо знает, немного успокоило. И Шуганович знает. И тоже — за нее. Ишь как сморщился, когда я приказал вывезти из лагеря. Один Будыка наблюдает со стороны, как будто его это не касается, с ухмылочкой своей дурацкой: рад, верно, что вина падает не на него.

Черт с вами! Довольно у меня забот без вашей бабы!

«Только пеленок вам и не хватает! Вояки! Юбочники! — И Павлу: — А немцем меня не попрекай! Гуманист сопливый!»

А потом, в тот же вечер, опять душевная депрессия. Какие мизерные дела! Взяли немца и того отпустили. Поссорились из-за бабы. А завтра что? Опять будем сидеть по землянкам и слушать, как воет вьюга? Идет гигантская битва. Умирают миллионы. Решается судьба Родины. Что сделать, чтоб помочь Москве?

Досталось в тот вечер и Будыке за его усмешечки. Долго он потом так не усмехался. Распек Рощиху за непропеченный хлеб. Да с той что с гуся вода.

«А ты мне печь человеческую построил, что кричишь, как на женку?»