(за скобками)

Как выяснилось, сложно было бы назначить встречу менее удачно. Центральная станция метро не работала на выход, и Татьяна перешла на другую сторону платформы: проехать одну остановку назад, а там дойти пешком. Даже эти несколько шагов дались с трудом, лавированием в броуновском движении подземной толпы. Наконец, ввинтилась в вагон. Передыхнула.

Какой-то человек, весь обвязанный, как подарочный набор, ярко-салатовыми ленточками, пробрался мимо нее в проход и, поднявшись на цыпочки, сказал проникновенно, перекрывая гул толпы:

— Съездите домой, пообедайте, а потом возвращайтесь на площадь. Вместе мы сила! За нашу свободу!

Он был вовсе не молодой. Сорокалетний, а то и старше, потрепанный жизнью дядька.

Эскалатор шел вниз почти пустой, зато вверх — набитый под завязку. Однако неместные ребята ухитрялись фотографироваться на нем, садясь на ступеньки, наставляя сидящим рожки и размахивая над головой ярко-салатовыми флажками. Татьяна пристроилась у транспаранта, который везли почему-то в развернутом виде, ступенек на пятнадцать по диагонали. Транспарант извивался, как гусеница, и прочитать текст не получилось — только гигантскую букву «С» прямо перед глазами.

Общий поток вынес Татьяну к турникетам, на которых его разбивало и хаотично отбрасывало назад, словно на волнорезе; поднапрягшись, просочилась дальше, к стеклянным дверям. За ними начиналась сплошная человеческая стена. Как раз в нужном направлении. Сзади напирали, и Татьяна очутилась на улице раньше, чем успела морально к этому подготовиться.

На нее обрушился крик. В первый момент захотелось зажать уши, но уже через мгновение притупилось, обкаталось, стало вполне терпимо. Слов не разобрать — одна гремящая мажорная нота. Татьяна принялась потихоньку пробираться сквозь веселую орущую толпу, придерживая косу, перекинутую на грудь. Нет, каким все-таки надо быть идиотом, чтобы выбрать для встречи кафе в самом центре, практически на площади! Так оно и есть. У них там работают одни идиоты, иначе не допустили бы, чтоб зашло настолько далеко.

Попыталась глянуть на часы: дохлый номер, надо отворачивать рукав на запястье, а это слишком тонкая операция в такой толпе. Посмотрела вверх, на башню. Правильно, опоздала уже на полчаса, а еще топать и топать.

В глазах рябило от ярко-салатового: ленточки, флажки, транспаранты, шарфы, шапки, воздушные шарики, детские курточки… Панорамным взглядом искала знакомые лица — но их не было, сплошь просто какие-то люди, мужчины и женщины, старики с палочками и бойкие старушки, маленькие дети на плечах. Молодежи, конечно, больше всего, тоже незнакомой совершенно. Не могла Оксана с девчонками зарегистрировать такую прорву народу, не могли они все голосовать за «Нашу свободу»…

К искомому кафе она пробилась еще минут через двадцать. Строго говоря, он вполне мог уже ее и не ждать. Однако сидел за крайним столиком, солнце, не спуская глаз с выхода, и даже приподнялся, сигналя обеими руками, ей навстречу. Татьяна кивнула без улыбки, подошла, села напротив.

— Рад вас видеть, Таня.

— Здравствуйте, Владислав.

— Добрались без проблем? Вас же, наверное, узнают на улице.

— Только по прическе.

Отбросила за спину косу, черкнув по стеклу, за которым волновалась, как весенний сад на ветру, яркая бесчисленная толпа. Не мог сесть в глубине зала; впрочем, диспозиция наверняка продумана заранее. Они не допускают случайностей.

— Ну и как вам это нравится? — службист кивнул на площадь за стеклянной стеной.

— Вас предупреждали, — бросила Татьяна. — Еще тогда.

— Да, конечно, мы вам благодарны, предупрежден — значит вооружен… Кофе будете? Два эспрессо, пожалуйста.

Одет он был сегодня подчеркнуто демократично: кроссовки, джинсы, свитер, ветровка. И самое умилительное — ярко-салатовая ленточка ласточкиным хвостиком на груди. Маскировка, блин.

Поймал ее взгляд и кивнул:

— Маскировка. Так вот, мы даже провели тогда экстренное совещание. Самым логичным ходом было бы задержать ваших так называемых «полевых командиров» во главе с этим мальчиком, я с ним беседовал как-то… Женя?

— Женя, — подтвердила глухо. Сглотнула. Могла бы и сама подумать логически, просчитать наперед ход незатейливой службистской мысли. Дура.

Но ведь не задержали же.

— Однако решили ограничиться наблюдением, — в такт ее мыслям сказал он. — Возможно, это была наша ошибка. Но лично я так не считаю.

С той стороны кого-то прижало к стеклу; изнутри странновато смотрелись расплющенные болоньевые складки куртки правильного цвета. В последние дни даже манекены в витринах переоделись в ярко-салатовое. Не может быть, чтобы все это сделали мы, не дотянувшие до шести процентов. И что ничего этого не произошло бы, если б — она снова сглотнула — вовремя арестовали Женьку.

— Помните, я говорил вам о готовящемся переделе? — вдруг спросил он, и она обернулась от стекла. — Так вот. Сегодня прошла новая информация. По закрытым каналам, не могу конкретизировать, извините. Это касается бизнеса Глебчука и особенно Анциферова, а заодно и всей, черт побери, мировой экономики…

Закашлялся, отпил кофе и закончил невнятно, между глотками:

— В общем, все гораздо глобальнее и хуже, чем мы думали раньше. А начнется — уже началось — с вас, с «Вашей свободы». Как и задумывал старик Розовский… да вы и сами в курсе.

— Вы тоже были в курсе. И ничего не…

Прикусила язык. Уже сказано открытым текстом, чего именно они не предприняли. Действительно, не Розовского же им арестовывать. И тем более не этих фантомных, неуязвимых априори Глебчука или Анциферова, самого существования которых в материальном мире она никак не могла себе как следует представить.

— Я думаю, мы поступили правильно, — сказал службист. — И знаете почему? Потому что не верю, будто вы были у них единственным вариантом. У людей такого уровня все заменяемо, все продублировано, и не один раз. Так мы ничего не добились бы. Но дело даже не в этом.

Он вдруг улыбнулся, светло и почти мечтательно:

— Я давно вас веду, Таня, ваше движение за свободу. С самых первых салатовых буклетиков… В вас уже тогда чувствовался такой заряд пассионарности, такая сила, такая жизнь!.. По-человечески хотелось дать вам развернуться. И сами видите: я не ошибся.

Снова указал подбородком туда, за стекло, к которому то и дело опасно подплескивали человеческие волны. А ведь туда скоро придется выходить, подумала Татьяна. Передернула плечами.

— К тому, что сейчас происходит, — сказал Владислав, — Дмитрий Розовский уже не имеет ни малейшего отношения. Виктор Винниченко, кстати, тоже. Женя, как ни парадоксально, чуть больше — но не в том смысле, что как-то влияет на процесс, он просто ему более созвучен. А чем все это кончится, не знает теперь никто. Нет, правда. По большому счету, социум как организм у нас никогда и не исследовали толком.

Она усмехнулась:

— «У нас» — это где именно?

— Ну вообще-то я имел в виду страну. Впрочем, и в мире о нем знают немного. Большинство глобальных прогнозов не исполняются, несмотря на всю продвинутую социологию. Так вот, применительно к нынешней ситуации: налицо мощнейший фактор «икс». Неизвестно, сыграет ли он на руку силам, задумавшим экономический передел, или, наоборот, нейтрализует их. Лично я хотел бы надеяться на второе.

Татьяна только сейчас заметила на столике перед собой чашечку нетронутого, безнадежно остывшего кофе. Отодвинула подальше. Может, хотя бы теперь догадается, что она терпеть не может эспрессо.

— Я все понимаю, — раздельно произнесла она. — Кроме одного. Зачем нам было встречаться? Какого черта вы меня вызвали?!

Она была готова сказать ему и кое-что еще, и в куда более непарламентских выражениях. Она даже обязана была выговорить, выплеснуть ему в лицо много чего, возможно, вместе с невыпитым кофе. «Какая пассионарность, какая жизнь!» Ему, видите ли, «по-человечески хотелось» — а теперь вот «хочется надеяться», обнять и плакать!

А она продиралась сюда сквозь толпу, поскольку надеялась тоже. На то, что хотя бы они, всеведущие и всесильные органы, понимают и контролируют происходящее. Что, набирая номер с его визитки, она обращается к мощным, трезвым и разумным силам, появление которых в нужный момент способно все разрулить, стабилизировать, устаканить.

Идиотка. Оказывается, она всего лишь подставила Женьку. Настучала тупо и подло. И если он до сих пор на свободе, то уж точно благодаря не ей.

— Я скажу вам, — начал Владислав, мягко вклиниваясь в ее сумбурный поток.

Зазвенело стекло, завизжали женщины, в кафе ворвался холодный ветер и слаженные крики с площади. Татьяна, службист и все остальные посетители кафе повскакивали с мест.

Он тоже поднялся почти сразу, обалдело крутя головой и смахивая с куртки осколки стекла. Совсем молодой парень, чернявый, с салатовой ленточкой на рукаве. Похоже, его просто толкнули прямо на окно, и попробуй теперь разберись, кто именно. Сматывался бы он поскорее, подумала Татьяна, пока не заставили платить.

— Я хотел предупредить вас, Таня, — сказал за ее плечом Владислав. — Это может кончиться чем угодно, а вы же в эпицентре, в середине мишени. Бросайте все, уезжайте отсюда уже сейчас. Подстригитесь, чтобы вас перестали узнавать…

Она расхохоталась. Даже не в лицо — слишком много чести, а прямо как стояла, и разбивший стекло парнишка явно принял ее смех на свой счет. А затем подхватила сумочку и, не прощаясь, прошагала через все кафе в дамскую комнату.

Причесалась, переплела косу. И высыпала на белоснежный бортик раковины, рядом с баночкой жидкого мыла, десятка два черных, изогнутых, волнистых у кончиков шпилек.