— У нас есть поверье: если человек умирает с музыкой, его душа попадает в рай.

— Большевики верят в бога?

— У нас не все большевики. А религия — частное дело каждого. Конституцией она не запрещена.

При очередном обходе «тифозных» доктор бросил взгляд на окно. Летчики испуганно посмотрели на врача.

— Ничего, ничего, — успокоил он. — Это к лучшему.

Он понял, что под грохающую басами гармонику пленные пилили железную решетку. Ночью это было нельзя, шум сразу услышат. Понял и сказал:

— У меня других больных много. Оставлю бинты, мазь и лекарство.

А под утро в замке — стрельба.

Пленных выгнали из камер. Пересчитали. Загнали обратно, снова выгнали.

Утром пищу не выдавали, на работу не вывели.

Многие не понимали, в чем дело.

Доктор догадывался…

А перед вечером всех выстроили во дворе. Объявили, что сбежали «тифозные» из третьей камеры. Через два часа их поймали и теперь расстреляют у всех на виду. Ведется строгое следствие, и пособники побега будут наказаны.

Пленных снова водворили в камеры.

У немцев было правило: пойманных при побеге казнить перед строем. Но семерых из третьей камеры на казнь не приводили. Позднее прошел слух, что «тифозных» не нашли.

К заключенным в камеру, где был и Воробьев, подсадили двоих новеньких, которые намеревались сблизиться с ним. Намекнули, чтоб помог бежать, не сможет ли сделать нечто, подобное истории с гармошкой.

— Не по адресу обратились, — отрезал провокаторам.

Но на допросе ему недвусмысленно сказали:

— Ваше дело, доктор, может кончиться плохо.

Шло время. Прямых улик против Воробьева немцы не нашли. И опять его пригласили в просторный кабинет старого «знакомого» с интеллигентным лицом, в пенсне. В креслах сидели офицеры из комендатуры. Хозяин, видимо, продолжая ранее начатый разговор, говорил что-то об «эластичной» обороне, «выпрямлении» линии фронта, о том, что в действие вступают свежие и главные силы, которые окончательно разгромят обескровленную армию большевиков, будто бы русские уже запросили мира. Потом повернулся к Воробьеву:

— Война, доктор, на исходе. Вам, повторяю, полезно подумать о будущем. Как врач, вы могли бы прекрасно устроиться в Германии. Хотите быть военным — получите высокое звание и пост. Хотите быть гражданским — будет у вас хорошая служба.

— И что для этого от меня нужно? — Воробьеву хотелось скорее закончить неприятный разговор. Он знал о положении на фронтах и не понимал, почему перед своим закатом фашисты на что-то надеются, хотят склонить его на свою сторону, почему он оказался вроде той соломинки, за которую хватается утопающий?

— Нужно очень немногое. Вы, очевидно, соскучились по своей семье. Напишите ей, а мы письмо перешлем по адресу.

— Неуместная шутка.

— Но вы можете выступить по радио и будете — как это? — вольный казак, иметь условия, как у профессора.

Воробьев знал, кого они имели в виду, называя профессором. Тот носит немецкую форму, прислуживает им с сорок второго года. И никакой он не профессор, а просто старый врач то ли из-под Житомира, то ли из-под Винницы. В Германию поехал к дочери по ее письму. Она хорошо зарабатывала… на том, что на открытках отнюдь не божественного содержания ее стан пришелся по вкусу бюргерам и средним фюрерам. Теперь, когда близился час расплаты, «профессор» потускнел, заметался в поисках выхода. Он боялся своей страны и не знал, как ему быть.

Воробьев ответил:

— Я прекрасно сознаю, что как военнопленный я — беззащитное лицо. Но в своих убеждениях я никогда не колебался. Присягу не нарушу, если даже и придется умереть.

Среди немцев в лагерях всегда находились такие, которые сочувственно относились к русским. Таким здесь был один из переводчиков. Когда он дежурил по лагерю, — его комната соседняя с камерой пленных, — настраивал приемник на Москву, и за стеной слушали сводки Совинформбюро.

Доктор перетаскивал кирпичи во дворе, когда переводчик задержал его будто бы по делу.

— Вы мужественно вели себя на «агитбеседе». Офицеры отметили, что так поступает настоящий солдат. Завтра вас отправят в другой лагерь, в Баварию. Больше я, к сожалению, ничего не знаю.

Бавария… Значит, еще глубже в Германию… Значит, не здесь он встретит близкую Красную Армию… Значит, сроки на гибель или освобождение оттягиваются…

Начались немецкие лагеря со своей земли, с Николаева. Потом были Одесса, Восточная Пруссия, Лодзь, Судеты, Кляйнкенигсберг… Как много этапов. Пошел второй год, как он, Воробьев, под охраной, под охраной…