Учредиловский душок кронштадтских лидеров сразу же почувствовали закордонные политиканы. «Передвижка вправо» кронштадтского мятежа, о неизбежности которой прозорливо говорил В. И. Ленин, сделалась реальностью. Не удивительно, что из всех эмигрантских лидеров особую заинтересованность в кронштадтских делах проявил В. М. Чернов. Незадачливый председатель однодневного Учредительного собрания жаждал реванша на политической сцене. Теперь он решил, что его час наконец-то пришел.

Чернов прибыл в Ригу сразу же после известий о начале мятежа, по-видимому 8 или 9 марта. [407] Оттуда он направил в Кронштадт своего посланца, который прибыл в мятежную крепость, как свидетельствовал потом В. Вальк, 13 марта. [408] Состоялось негласное заседание «ревкома». Другой его член, матрос с «Севастополя» П. Перепелкин, так осветил это событие:

«Предложение Чернова сводилось к тому, чтобы ему как председателю Учредительного собрания был разрешен приезд в Кронштадт; но условием своего приезда он ставил следующее: борьба должна идти под флагом Учредительного собрания, и все руководство в борьбе с Советской властью должно быть предоставлено Учредительному собранию. Чернов предлагал вооруженную силу. В ревкоме за предложение Чернова стоял Вальк. Петриченко и Кильгаст [409] желали дать ответ неопределенный, — вернее, в принципе согласиться, но пока ответить неопределенно. Я сам был против предложения Чернова, и громадным большинством предложение было отвергнуто». [410]

Конечно, давая показания в ЧК, Перепелкин имел основания рисовать соответствующим образом свою позицию и позицию «ревкома», членом которого состоял. Важно другое — уже первый зондаж Чернова встретил поддержку среди части кронштадтских главарей. Нетрудно представить себе дальнейшее развитие событий, продлись мятеж несколько дольше того, чем было уготовано ему историей.

Советскими войсками был захвачен по взятии Кронштадта документ «ревкома» — проект обращения к зарубежной эмиграции, датированный 15 марта. Содержание документа и самый слог его прямо-таки поразительны. «К вам, русские люди, скитающиеся по всему свету, но страдающие не меньше нас… к вам этот клич революционного Кронштадта». Что же обещали мятежные «революционеры» белой эмиграции? «Пусть свободная воля народа решит, как он хочет управляться», — говорилось далее. Здесь уже и не пахнет «Советами», хотя бы и без коммунистов, лозунг о «воле народа» писали в своих программах и белогвардейцы. А что же мятежники просили? «Нужны медикаменты для больных и раненых, лужна поддержка моральная, может быть, наступит момент, когда потребуется и военная помощь. Не медлите ни минуты, пока доставка возможна по льду». [411] За две недели своего существования «ревком» проделал почти полный круг по политическому циферблату: уже раздался призыв о военной «помощи»…

Итак, в середине марта по льду Финского залива уже тянулись в Кронштадт разного рода гонцы и корреспонденты да небольшие обозы с мешками муки. Но это было только начало. Весеннее солнце быстро набирало силу. Еще неделя, другая — и тогда… Тогда по чистой воде залива военные эскадры под чужими флагами не замедлили бы появиться у фортов Кронштадта. И все понимали, чьи это будут флаги. Недаром мятежные главари обращали свои взоры к солнцу в поистине языческой мольбе. Небезызвестный анархист Е. Ярчук описал эти весенние надежды в следующих эмоциональных строках: «Был яркий солнечный день. Вся снежная пелена залива горела его лучами и, казалось, напоминала Кронштадту: продержись еще неделю, когда залив, взломав свои льды, унесет их в неведомую даль, то независимость могучего революционного очага была бы спасена». [412]

Но ничто не могло спасти «могучий революционный очаг» Петриченко и Ярчука. Надежды разномастных покровителей «ревкома» растаяли куда раньше, чем льды Финского залива. По мятежной крепости уже готовился сокрушительный удар.

«Итак, что Советская власть падет, в этом никто не сомневался», — такими словами начиналась передовая статья эсеровской газеты «Воля России» от 9 марта 1921 г. [413] Тон этой газеты, редакторы которой уже второй год теснились по чужим углам в Праге, на сей раз звучал в унисон с общим (и весьма немалочисленным) хором эмигрантской печати. [414] Забыты были даже взаимные распри и препирательства, которые для отставных политиканов эмиграции, казалось, застили все иное на свете. Газета «Руль», издававшаяся в Берлине, в начале марта украшала свои первые полосы такими, например, сообщениями: «В Одессе восстание рабочих и красноармейцев», «Подтверждаются сообщения о восстании в Пскове», «В Москве забастовки продолжаются», «Петроград, за исключением двух вокзалов, находится в руках восставших» «Троцкий вызвал в Москву юго-западную армию» и т. п. [415] Газета бывшего социалиста и бывшего революционера Б. В. Савинкова, издававшаяся в Варшаве, в эти же дни заверяла своих немногочисленных читателей: «Псков и Бологое заняты восставшими», «Восставшие крестьяне взяли Минск» и т. д. [416]

Скромный, малоформатный «Путь» (он именовался «беспартийной газетой»), издававшийся на самой плохой бумаге, какая только имелась в Гельсингфорсе, писал в номере от 6 марта: «В ревельских левых кругах сообщают, что среди псковского гарнизона наблюдается возбужденное настроение…» [417] Ссылка гельсингфорсских газетчиков на «левых» информаторов в данном случае не значит ровно ничего, ибо в ту пору, повторяем, и «левые», и «правые» сходились в одном — они выступали против Советского государства. Милюковские «Последние новости», стремившиеся сохранять «солидность», бульварные «Огни», издаваемые в Праге Г. А. Алексинским, «Общее дело» — орган бывшего народовольца В. Л. Бурцева, «Социалистический вестник» и многие другие издания русских эмигрантов, страницы которых, казалось, коробились от нервного возбуждения. Слухи, один невероятнее другого, росли и множились.

Отчего же возникло столь сильное возбуждение среди разрозненных и раскинутых по свету русских эмигрантов? Прежде всего отметим, что число их было отнюдь не маленьким. К сожалению, точных, сколько-нибудь достоверных цифр нет. Располагавшая широкой информационной сетью газета правых эсеров «Воля России» приводила следующие данные о количестве русских эмигрантов в Европе на 1 ноября 1920 г.: всего около 2 млн., в том числе в Польше — 1 млн., в Германии — 560 тыс., во Франции — 175 тыс., в Австрии [418] и Константинополе — по 50 тыс., в Италии и Сербии — по 20 тыс. [419]

Проверить достоверность этих сведений нет возможности. Однако позднейшие мемуаристы определяли численность русской эмиграции в начале 20-х годов в 2–2,5 млн. человек. [420] Крупное «пополнение» получила эмиграция в ноябре 1920 г., когда Крым оставила «Русская армия» генерала Врангеля. Здесь имеются довольно точные данные: на 126 врангелевских судах и кораблях было вывезено на берега Босфора 145 633 человека, не считая морских экипажей. [421] В это число входили как солдаты и офицеры, так и беженцы.