— Что случилось? — спросил эль-Кассем. — Что ты там увидел?

— Одна буква нечетко написана… ну конечно… знак продолжался вниз, налево… он несколько стерся от плесени… невероятно! Итак, «тау» стала «гаммой». Значит, речь идет не о Пегасе, а о петасе!

— О Аллах, милостивый и милосердный, моя змея! — воскликнул эль-Кассем, почуяв запах гари. Он снял мясо с огня и присел рядом с товарищем. — Так что там такое?

— Все просто, — ответил Гаррет. — В древнегреческом буква «тау» писалась так… — Он начертил ножом соответствующий знак на земле. — И читалась «т», как арабское «та», но если плесень уничтожит эту часть рисунка, — он стер указательным пальцем часть знака, — то «тау» станет «гаммой» и будет читаться «г», как «гаф», понимаешь? А значит, то, что мы считали Пегасом, в действительности является петасом.

— И что это меняет? — спросил эль-Кассем.

— Все, мой друг. В древнегреческом Пегас — это крылатый конь, сказочное создание. А петас — род круглой шляпы с горизонтальными полями, какой носили в древности. Значит, наш памятник — это цилиндр, увенчанный полукруглым куполом… вот так, — нарисовал он кончиком ножа маленькое изображение.

Эль-Кассем вздрогнул, и это движение не ускользнуло от Гаррета.

— Ты что-то знаешь?

Лицо воина потемнело.

— Я слышал об этой башне однажды… когда был еще мал. Один человек, пришедший из южной пустыни, рассказывал ужасные вещи, но его сочли безумным… Ты когда-нибудь слышал о блемиях, эль-сиди?

Гаррет пристально посмотрел ему в глаза и впервые в жизни прочел там страх.

— Дай-ка мне кусочек этой змеи, — сказал он, меняя тему, — что-то я проголодался.

Они молча поели, сидя у костра. Воин-араб размышлял о ночных кошмарах, мучивших его в детстве, после леденящего рассказа незнакомца, а Десмонд Гаррет пытался представить себе этот ужасный памятник, одинокий, словно маяк посреди песчаного моря.

Эль-Кассем первым нарушил тишину:

— Что ты решил?

Десмонд Гаррет поднял глаза к небу, где сияло над долиной Петры созвездие Скорпиона, остановив взгляд на Антаресе, красном и трепещущем на черном пространстве за ним.

— Филипп в большой опасности, один против Сельзника, — произнес он. — Но я не могу отправиться в Джебель-Гафар, у меня больше нет времени. Я должен завтра же с первыми лучами двинуться в путь. Поезжай к нему ты, эль-Кассем, прошу тебя. И позаботься, чтобы с ним ничего не случилось. Я буду благодарен тебе за это до конца своих дней. Он мой единственный сын, эль-Кассем, я не могу потерять его.

— С ним ничего не случится, покуда я рядом. Но куда отправишься ты?

Гаррет разложил на земле географическую карту.

— Я постараюсь понять, каким путем двигался человек, написавший эту записку две тысячи лет назад. Думаю, он со своими товарищами искал Калат-Халлаки и оказался в Песках призраков. Башня Одиночества находится там, я это чувствую.

Поужинав, они похоронили мертвецов, чтобы трупы не привлекали ночью диких животных, а потом Гаррет долго изучал свои карты, читал и перечитывал слова Авла Випина, сопоставляя их со всеми тайнами, вырванными у пустыни за много лет странствий и поисков. Среди его бумаг был рисунок, сделанный им десять лет назад, с изображением Камня Созвездий — реликвия, показанная ему падре Антонелли в самых потайных хранилищах Ватикана. Он долго рассматривал его при свете фонаря, затем достал из сумки секстант, обратил его к небу и направил на созвездие Скорпиона, блиставшее ледяным светом в прозрачном небе. Эль-Кассем слышал, как он пробормотал:

— Времени больше нет, времени больше нет…

Падре Хоган высадился в Тунисе, где его ждал папский нунций на машине, но прежде чем сесть в нее, пожелал лично проследить, как его вещи сгружают с судна и размещают в багажнике автомобиля.

— Я был бы счастлив принять вас в нашей резиденции, — сказал нунций, — но мы получили распоряжение отвезти вас в Эль-Кеф, в гостиницу «Оазис», притом безо всяких объяснений. Это достаточно необычно, если не сказать хуже, буду с вами откровенен. Должность, которую я смиренно исполняю, предполагает, что меня должны посвящать во все детали операций, проводимых святой Церковью на этих территориях. Но быть может, вам поручено лично сообщить мне подробности столь деликатной миссии, и я бы понял…

— Мне жаль, монсеньор, — ответил падре Хоган, — но я ничего не могу вам рассказать. Я сам не знаю, что ждет меня в Эль-Кефе.

Прелат замолчал, автомобиль тем временем свернул на дорогу, ведущую к Марсе, и въехал в город. Когда последние дома окраины остались позади, он предпринял еще одну попытку разговорить своего скрытного спутника:

— Я видел, что вы привезли с собой объемный багаж; возможно, там находится оборудование для какой-нибудь нашей миссии? Конечно, времена меняются, наука движется вперед, и мы тоже должны идти в ногу со своей эпохой, во славу Божью, разумеется…

Падре Хоган, раскрывший было молитвенник, захлопнул его и повернулся к нунцию.

— Монсеньор, — сказал он, — ваше любопытство, нет, скажем иначе: ваш интерес более чем законен, и я отлично его понимаю, но имею категорический приказ от моего и вашего начальства не разглашать ни цели этого путешествия, ни содержимого моего багажа. — И продолжил под недовольным взглядом нунция: — Видите ли, ваше преосвященство, если вас интересует мое мнение, сугубо по секрету, конечно, то эта мания таинственности в последнее время стала очень модной во всех канцеляриях, в том числе и в папской, при всем моем уважении. Быть может, все это обусловлено исключительно таможенными причинами, вы меня понимаете. Иной раз ради блага и во славу Божью, как вы совершенно справедливо выразились, приходится преодолевать бюрократические и административные препятствия не слишком традиционными методами…