Где-то высоко прогремел ружейный выстрел, вспугнувший предрассветные тени, и две стрелы, молниеносно слетев с тетивы, попали в углубления в форме звезды на противоположных стенах.

Послышался щелчок, глухой гул, и большой круглый камень в полу поднялся и сдвинулся, открывая взору блеск несметных сокровищ. Амир спустился в подземелье и вышел оттуда с бронзовым флагштоком, увенчанным изображением газели в прыжке, потом встал на колени и вручил его Арад:

— Ты — последняя царица Халлаки, последняя из рода Мероэ. Ты — тридцатая черная жемчужина Куша.

Солнце, сиявшее теперь в высоте, освещало золото и серебро, бронзу и стекло, слоновую кость, черное дерево, алмазы, мрамор, монеты и ожерелья. В этом подземелье хранились статуи и идолы Древнего Египта, нагрудные латы воинов и завоевателей Междуречья, браслеты и амулеты жрецов и магов Анатолии и Персии, жаровни и кадила, где курился аравийский фимиам в честь всех божеств, какие только создал человек по своему образу и подобию, от Инда до Геркулесовых Столпов. Тут были монеты с символами городов Эллады, с изображениями царей Македонии и Сирии, Ливии и Бактрии, с профилями римских и византийских императоров, с монограммами Аббасидов, Айюбидов и Альморавидов и султанов Блистательной Порты.

В этой крипте лежали символы власти и могущества всех цивилизаций, потому что все платили дань знамени Черных Цариц, ведь цари и полководцы пытались преодолеть последнюю границу, покинуть пределы знакомого мира и бросить вызов неизвестности, а маленькое царство Калат-Халлаки пережило все остальные.

— Мы добились цели, — сказала Арад. — Бери то, что нам нужно, Амир, и уедем отсюда как можно скорее. Нас ожидает долгий путь.

— Нам удалось, — проговорил Амир, — и это означает, что мы созданы друг для друга.

Он посмотрел на нее, залитую дневным светом, проникавшим сверху; он отдал бы все сокровища этой крипты за возможность сжать ее в объятиях, за один ее поцелуй, но в глубине души чувствовал, что Арад сейчас дальше от него, чем в тот день, когда, нагая и сияющая, купалась в фонтане Халлаки.

Арад искала случая спуститься к келье Филиппа, чтобы поговорить с ним, подарить надежду, но это оказалось невозможным. Все время заняли приготовления к отъезду, и даже с наступлением ночи ничего нельзя было поделать. Многочисленные воины вокруг башни исключали любые передвижения, могущие показаться подозрительными.

На рассвете следующего дня они тронулись в путь.

Воины Амира спустились во двор, готовясь к отъезду: одни снаряжали вьючных животных, нагружая их мешками с пшеницей и ячменем, среди которых были спрятаны драгоценные предметы, другие черпали из колодца воду и наполняли ею бурдюки, а также большие глиняные сосуды — их они крепили на спинах верблюдов веревками. Арад явилась в одежде воина — в голубом плаще, вооруженная дамасским щитом, кривой саблей и кинжалом. В левой руке она сжимала скипетр с газелью. Старик слуга подвел к ней коня — чистокровного арабского скакуна с большими влажными глазами. Арад взяла поводья и, незаметно вложив в руку старика ключ от люка, ведущего в подвал, шепнула ему на ухо:

— Завтра утром, на рассвете, откроешь эту дверь, Али, и выпустишь пленника. Дай ему коня, а также воды и пищи на пять дней.

Амир тем временем велел открыть ворота и ждал девушку, гарцуя на коне во главе своих воинов. Арад пришпорила лошадь и, оказавшись рядом с ним, пустила коня шагом. Воины разделились на две колонны, одна из которых следовала справа от каравана, другая — слева, и на два больших отряда, возглавлявших и замыкавших шествие. Старик неторопливо поднялся на балюстраду и смотрел, как маленькая голубая армия движется на запад, навстречу невиданной битве.

Колонна превратилась теперь в полоску пыли вдалеке, но топот копыт почему-то не стихал, а, наоборот, становился все громче, и ржание слышалось где-то рядом. Старик, не понимая, что происходит, спустился по лестнице во двор, чтобы выяснить, чем вызвано столь странное явление.

Открыв северные ворота, он увидел перед собой всадника с каменным лицом в окружении кучки бедуинов, которые галопом поскакали внутрь, спешились и столпились вокруг колодца, чтобы напиться.

Сельзник даже не сошел с коня — медленно объехал двор и, казалось, был разочарован, будто ожидал увидеть что-то совсем иное. Статуя крылатого коня, освещенная первыми лучами солнца, вблизи еще больше напоминала бесформенный обрубок, искалеченный временем и многочисленными песчаными бурями.

Он остановился перед стариком, растерянно и испуганно разглядывавшим его:

— Кто ты?

— Я сторож здешних мест.

— Хочешь, чтобы я поверил, что ты живешь тут один?

— Так оно и есть. Здесь останавливаются караваны, направляющиеся в Мекку, и оставляют мне еду в обмен на воду и пристанище.

— Что это за место?

— Могила святого, которого все уважают и почитают, и вы тоже должны его почитать.

— Ты лжешь! — воскликнул Сельзник. — Как может святой быть похоронен под языческим образом? — Он указал на мраморную статую, венчавшую башню. — А колонна воинов, выехавшая отсюда на рассвете, уж никак не похожа на караван паломников! — Он обернулся к своим людям: — Обыщите это место сверху донизу!