— Диллон с горсткой солдат не справится с взбунтовавшимся городом.

— Я оставлю здесь Бинга, — сказал припертый к стене Иетс. — У Диллона будет человек, который говорит по-немецки. Он обеспечит ему связь с кем нужно.

— Не будем препираться. — Мысленно Трой был уже по дороге к лагерю «Паула».

— Вы можете положиться на городское управление, в которое войдут четыре нациста? — спросил Иетс.

Отвечать на это было нечего. Трой подошел к окну и увидел, что его колонна уже строится на рыночной площади, увидел у подъезда ратуши свою машину и шофера. Лейтенант Диллон бежит вверх по ступенькам — доложить, что все готово к выступлению. Трой чувствовал у себя на затылке взгляды всех, кто был в кабинете.

Он круто повернулся.

— Отец Шлемм, а этот аптекарь, которого вы послали к нам, этот Циппман тоже был в нацистской партии?

— Нет, — сказал патер, — насколько мне известно, не был.

— Тогда пусть аптекарь и будет бургомистром.

Отец Шлемм покачал головой:

— Боюсь, сэр, что тут встретятся затруднения. Герр Циппман — увы! — протестант. А у нас община католическая.

Трой стукнул кулаком по подоконнику: — Это уже черт знает что!

Патер молча склонил голову.

Бинг чуть заметно поджал губы. Он поймал взгляд Иетса, и Иетс понял: американцы опять импровизируют. Нет у нас твердой программы. Но что тут, черт возьми, поделаешь, когда надо двигаться дальше!

Вошел Диллон с рапортом. Трой надел каску.

— Сержант Бинг! Лейтенант Иетс оставляет вас здесь в помощь Диллону. Диллон! Бы получили соответствующие указания. И позаботьтесь об этих двоих.

Трой снова посмотрел на Зекендорфа и Келлермана, и в этом взгляде промелькнуло беспокойство. Скоро у него на руках будут тысячи таких людей.

— Пошли, Иетс!

Бинг и патер спустились по лестнице следом за ними. Бинг смотрел, как колонна покидает площадь. Странно выглядят танки на этих древних улицах! Он стоял у ратуши до тех пор, пока их грохот не затих вдали.

Потом он услышал спокойный голос патера:

— Вам, американцам, еще многому надо поучиться.

— Да? — сказал Бинг. — У кого же?

Граждане города Нейштадта в точности выполняли правила военного положения. После семи часов вечера все живое, если не считать бездомных кошек и собак да редких американских патрулей, пряталось по домам. Окна были затемнены. Бургомистру Циппману велели известить жителей, что американцы будут стрелять в окна, если из них пробьется наружу хоть самая узкая полоска света. Диллон сознавал всю сложность обязанностей военного коменданта и сразу же почувствовал свою изолированность, лишь только Трой вывел оперативную группу из Нейштадта.

Но внушить солдатам, как необходимо быть начеку, ему не удавалось. Они сидели, развалившись за столом, в ресторане отеля «Zum Adler», где их расквартировали, и второй день пили. Больше им делать было нечего, а спиртное бодрит, повышает настроение, и его не надо тащить за собой на марше — оно остается внутри, куда бы тебя ни погнали завтра или послезавтра. Вернувшись с обхода, патрульные спешили наверстать упущенное, а те, кто сменял их, выходили на темные, извилистые улицы, предварительно зарядившись как следует.

Бинг пил потому, что он, самый преуспевающий воспитанник нейштадтской гимназии, вернулся домой, а дом потерял для него всякий смысл. Но он пил один. Он пришел в Нейштадт с этими солдатами. Они, наверно, хорошие ребята, только сойтись с ними ему не удалось — ты едешь в своей машине, они в своих. А теперь и вовсе поздно сходиться. Вернулся наш воин, вернулся домой… Им не понять этого, а если он попробует объяснить, они уставятся на него, как на двухголового зародыша в банке со спиртом.

Бинг высунулся за дверь, чтобы немного освежиться. Ветра не было. На улицах совсем стемнело, луна спряталась за серебристое по краям облако. Вдали виднелся неясный силуэт городской ратуши — какая-то чудная она, словно сгорбилась. У входа чугунный фонарный столб, лампочка не горит. И где-то позади ратуши голоса двух патрульных — поют фальшиво, но зато громко: «И красота твоя, как песнь»…

Неладно что-то в городе. Бинг не знал, что именно неладно, не мог определить это точно — уличную тишину нарушало только пение патрульных. Он вернулся в ресторан и поделился своими ощущениями со старшиной Эббетом. Тот поставил стакан на стол и сказал:

— Если что действительно неладно, нас это не минует. Шли бы вы спать, во сне все забудется.

Глаза у Эббета были маленькие, красные, и его взгляд говорил яснее слов: «Нечего тебе совать нос не в свои дела, приятель». И Бинг, поняв это, сказал:

— Да, пожалуй, ложиться рано. Вы не будете возражать, если я пойду прогуляюсь немного?

— Пожалуйста, — Эббет пожал плечами. — Только смотрите, не заплутайтесь. На поиски не будем посылать.

— Я знаю этот город как свои пять пальцев, — сказал Бинг, — не заплутаюсь. — Он взял карабин, фонарик и, сразу отрезвев, вышел из отеля «Zum Adler».

Этот город действительно был ему знаком даже в темноте. Посмеиваясь про себя, он шел переулками и темными проходными дворами и наконец свернул на Брайтештрассе, которой дали это название — Широкая улица, видимо, в насмешку, такая она была узкая и маленькая. Он посветил фонариком, нашел номер девять и позвонил.