Леони подобрала упавшую подушку и забралась в постель. Подтянула колени, устроилась поуютнее и открыла книжку. Часы на каминной полке отбили половину часа.

Париж

Густые бурые сумерки размыли нарядные улицы и бульвары. Quartiers perdus — сеть кварталов и переулков между многоквартирными домами и трущобами, тоже задыхались в отравленном воздухе. Холодный, тяжелый как ртуть вечерний воздух грузно опускался на город. Дома и люди, трамваи и ландо, казалось, выступали из теней, проявлялись и снова таяли как фантомы. Навесы кафе на улице Амстердам хлопали под порывами ветра, рвались на свободу, как стреноженные лошади. На Больших бульварах раскачивались ветки деревьев.

Листья плясали над мостовой Девятого округа и над зелеными дорожками парка Монсо. Ни обручей, ни игр в «бабушкины шаги» — дети сидели в тепле посольских зданий. Недавно протянутые от почтамта телеграфные провода дрожали и гудели, трамвайные рельсы звонко взвизгивали.

В полвосьмого туман уступил место дождю. Капли падали твердые и холодные, как стальная дробь, сперва понемногу, потом чаще и тяжелее. Слуги принялись захлопывать ставни квартир и домов. В Восьмом округе кто-то еще искал убежища от надвигающейся грозы, заказывая пиво и абсент и споря за несколько оставшихся свободными столиков в кафе «Вебер» на улице Рояль. Нищие и старьевщики, за неимением домов, прятались под мостами и железнодорожными арками.

В доме на улице Берлин на кушетке лежала Маргарита Верньер. Одна белая рука была подложена под голову, другая свисала с дивана, и пальцы касались ковра, как касаются воды пальцы девочки, задремавшей летом в лодке. Легчайшее прикосновение. Только синеватый оттенок ее губ, лиловое пятно, ошейником пролегшее под подбородком, да уродливые браслеты свернувшейся крови на измятых запястьях говорили, что она не спит.

Подобно Тоске, Эмме Бовари и роковой героине Проспера Мериме, Кармен, Маргарита была красива в смерти. Нож с красным клинком лежал рядом, словно выпал из ослабевших пальцев.

Виктор Констант оставался равнодушен к ее присутствию. Она перестала для него существовать с того мгновения, когда он счел, что выжал из нее все, что мог.

Ничто не нарушало тишины, кроме тиканья часов на каминной полке.

Повсюду было темно, кроме светлого круга от единственной свечи.

Констант застегнул пуговицы на брюках и закурил турецкую сигарету, затем присел к обеденному столу, чтобы просмотреть дневник, найденный слугой в комнате Верньера.

— Принеси мне бренди.

Своим ножом — нонтроновский клинок и желтая рукоятка — Констант перерезал шнурок, развернул вощеную оберточную бумагу и достал записную книжку в яркой синей обложке. В дневнике день за днем описывались все дела Анатоля Верньера за год: посещения салонов, списки долгов, заботливо выписанные в две колонки и вычеркивавшиеся после выплаты; упоминался недолгий флирт с оккультистами в холодные зимние месяцы — Анатоль покупал их книги, но едва ли проникся духом учения; покупки, вроде зонта и малотиражного издания «Пяти поэм» в книжном магазине Байи на улице Шоссе д'Антен. Все эти скучные бытовые подробности не интересовали Константа, и он быстро листал страницы в поисках упоминания о том, что хотел найти.

Он искал подробностей связи между Верньером и единственной женщиной, которую он любил. Он до сих пор не мог заставить себя произнести ее имя мысленно, тем более вслух. В прошлом году, 31 октября, она сказала ему, что отношения между ними должны прекратиться. Еще тогда, когда их связь даже не заслуживала этого слова. Он принимал ее нежелание за скромность и не торопил. Тогда удар мгновенно прорвался неудержимой яростью, и он едва не убил ее. Да он бы и убил, если бы ее крики не услышали в соседних домах.

Пришлось ее отпустить. В конце концов, он не хотел ей вреда. Он любил ее, почитал, обожал ее. Но вынести ее измены он не мог. Она сама его вынудила.

После той ночи она исчезла из Парижа. Констант без устали искал ее весь ноябрь и декабрь. Все просто. Он ее любил, а она отплатила ему злом. Его тело и ум хранили беспощадные напоминания о времени, проведенном с ней — ее духи, ее гибкая грация, как она сидела рядом с ним, как благодарно принимала его любовь. Какой скромной она была, какой послушной, какой совершенной. Потом волной обрушивалась память об унижении, когда она покинула его, и унижение смешивалось с пылающей дикой яростью.

Чтобы стереть память о ней, Констант погрузился в обычное времяпрепровождение богатого светского человека. Игорные притоны, ночные клубы, опиаты как противоядие все увеличивающимся дозам ртути, к которой приходилось прибегать, чтобы смягчить симптомы прогрессирующей болезни. Сменяли друг друга мидипетки, шлюхи, немного похожие на нее, их мягкая плоть расплачивалась за ее неверность. Он был на редкость хорош собой. Он умел быть щедрым. Он умел очаровывать и уговаривать, и девушки не противились ему до той минуты, когда осознавали, насколько извращен его вкус.