Штернберг давно оставил медитацию над злополучной руной своей воспитанницы, сочтя это бессмысленной потерей времени, но зато нашёл берёзовому амулету новое применение: однажды ради интереса привязал его на тонкую нить и протянул руку с получившимся маятником над планом монастыря. Он обнаружил, что, следуя направлению колебаний маятника, может точно определять местонахождение девицы. Это маленькое открытие его позабавило, но никакого особого значения он ему не придал. Иногда он развлекался тем, что в часы узаконенного досуга курсантов следил за перемещениями своей зверушки, представляя, как она скованно шагает, тоненькая, хмурая, с низко опущенной тёмно-русой головой — сначала через двор, теперь поднимается по лестнице, теперь идёт по коридору, сторонясь других курсантов, словно теней. Эти мысленные прогулки доставляли ему большое удовольствие. Он даже подумывал, не попробовать ли пошпионить за девчонкой в астрале, — но по собственной воле он не был способен выходить в Тонкий мир, для этого следовало нанюхаться всякой дряни, чтобы напрочь отключилось крепко держащее душу тело, и потом, по возвращении, от ядовитых трав долго и мучительно болела голова, — нет, не стоило, пожалуй, со всм этим связываться ради такой ерунды.

После выходных Штернберга внезапно вызвали в институт. Там его ожидало известие, что накануне автомобиль Зельмана разбился на шоссе под Мюнхеном. От этой новости у Штернберга дыхание перехватило, будто под рёбра заехали сапогом, и руки тряслись, когда он, бросившись в кабинет, схватился за телефон. Слушая в трубке спокойный голос генерала, он смотрел на стальной блеск рычага телефонного аппарата и чувствовал, как сердце болезненно колотится где-то у горла. Истерик. Нервы совсем уже ни к чёрту… Генерал действительно попал в аварию, но, к счастью, не пострадал, однако шофёра увезли в госпиталь с тяжёлыми травмами. Вообще же, история была мутная: водитель не то был пьян, не то померещилось ему что-то посреди дороги. Штернберг вспомнил, с каким жадным вниманием Мёльдерс вгляделся ему в лицо, буквально натолкнувшись на него, спешащего к телефону. У Штернберга аж в глазах потемнело от ненависти. Падальщик. Как он легко и безжалостно раздавил Эзау!.. Вот что значит «охота». Не остановится, пока не загонит жертву, — а потом, полумёртвую, сожрёт. И, тем же вечером встретившись с Зельманом, Штернберг принялся с жаром уверять его, что авария была подстроена, и он точно знает, кем именно. Его горячечный монолог генерал выслушал со скептической полуулыбкой, однако через пару дней Штернберг со злорадством узнал, что Мёльдерса прощупывает гестапо, подняв все материалы о гибели учёных «Аненэрбе».

Мёльдерс же, будучи теперь начальником оккультного отдела «Аненэрбе», давал ход только тем проектам, которые были ему по нраву — и вызывали глубочайшее омерзение у Штернберга. Мёльдерсова обкурившаяся белладонной бригада психопатов изобретала электростанцию, которая заряжалась от огромного количества тонкой энергии, высвобождающейся при массовом убийстве людей в газовых камерах. Таинственный проект «Чёрный вихрь» выметал кассу отдела почище любого урагана. Штернберг подозревал, что Мёльдерс попросту обворовывает отдел, поскольку проект финансировался через ведомство Каммлера, — и Штернберг пустил в ход все свои связи, чтобы натравить на Мёльдерса финансовую комиссию.

Помимо всего прочего, выяснилось, что Мёльдерс обхаживает Гиммлера на предмет подключения своих людей к работе с Зеркалами и Зонненштайном — и регулярно доносит рейхсфюреру о том, что хозяин Зеркал словно забыл об их существовании. Штернбергу стоило большого труда убедить шефа СС в том, что от трупной вони Мёльдерсовых стервятников систему древних так коротнёт, что происшествие в Вевельсбурге покажется фейерверком на детском празднике.

Мёльдерс не смог дотянуть лапы до Зеркал, но в качестве утешения доставил себе небольшое удовольствие: на правах начальника вызвал Штернберга к себе в кабинет и целый час отчитывал, как последнего мальчишку.

— Вы будто на Луне живёте, мой милый юноша. Каждый немец работает в поте лица, чтобы помочь фронту, а вы в своё удовольствие лепите песочные замки, играете в какую-то школу! Со своими жестянками уже наигрались? Вы понимаете, юноша, что сейчас не время для игр?

— Так точно, штандартенфюрер, — цедил Штернберг, глядя сквозь Мёльдерса. А тот наслаждался, заставляя его стоять посреди кабинета навытяжку, смаковал его искристую, пенящуюся ненависть, словношампанское, и ломал всю эту комедию — прекрасно зная, что Гиммлер нарадоваться не мог на школу «Цет» и недавно распорядился повысить Штернберга в звании. Но в одном Мёльдерс был прав: с Зеркалами Штернберг, кажется, «наигрался».

Штернберг долго медлил перед дверью лаборатории, но так и не осмелился войти. Всё это время мысль о Зеркалах была с ним постоянно, мучила острой болью, словно металлические осколки под кожей. Но он не мог заставить себя толкнуть дверь, войти к своему творению: ведь ещё недавно его руки сладострастно изорвали в клочья какую-то газетёнку, когда он на мгновение во всех подробностях представил, как руководит пыткой. Пыткой Мёльдерса. А потом наорал на Валленштайна за то, что тот копается с «известным заданием». Тусклая стальная гладь Зеркал отразила бы сейчас гримасу, не слишком отличающуюся от всегдашней гримасы чернокнижника. С этой мыслью Штернберг отшатнулся от двери и ушёл, оглядываясь, словно кто-то мог за ним погнаться.

Пасмурным вечером Штернберг возвратился в школу «Цет». Ещё глядя в окно автомобиля, он заметил одинокую нескладную фигуру, пересекавшую широкий мощёный двор. Когда вышел из машины, сразу ощутил на себе длинный взгляд, тупым копьём пролетевший через всё сумрачное пространство двора. Обернулся. Далеко, у хозяйственных построек, стоял тот мосластый русский парень, незадачливый ухажёр талантливой курсанточки, и смотрел на него. Это длилось всего долю секунды, но Штернберг успел уловить склизкое самодовольство, сквозившее в этом взгляде. И было там что-то ещё. Парень стоял слишком далеко, чтобы Штернберг мог отчётливо разобрать его Мыслишки, но, вне всякого сомнения, хам смотрел на него с превосходством. Этот щенок, этот сопливый недобиток, слёзно вымаливавший себе жизнь сначала у солдат вражеской армии, а потом у лагерных надзирателей, смотрел на него, учёного и оккультиста, офицера СС, с оскорбительнейшим превосходством. Ах ты вошь, гадливо подумал Штернберг, и чего ты на меня так уставился? Впрочем, парень уже как ни в чём не бывало ковылял по своим делам.

Штернберг побродил по большим комнатам своего жилища в самой новой части бывшего монастыря, отведённой под квартиры офицеров, не в силах взяться за какое-нибудь занятие, и в конце концов сел немного развлечься со своей любимой игрушкой, посмотреть, что там поделывает его маленькая подопечная. Наверняка сидит в своей келье или в библиотеке для курсантов… Он с удовольствием вообразил её, скрестившую под стулом тонкие ноги в тяжёлых башмаках, низко склонившую пушистую тёмно-русую голову. Но, к его удивлению, маятник показал что-то совершенно несусветное. Если верить маятнику и плану монастырских построек, девушка должна была находиться в каких-то каморках за кухней. Штернберг припомнил торжествующий взгляд кадыкастого парня — и его внезапно скрутило от дикого бешенства. Он так и заметался по комнате, как зверь по клетке. Ишь, дерьмецо, кухонная крыса, тварь похотливая… в головешку превращу недоделка… кадык раздавлю, яйца поотрываю… А она-то, такая гордая, такая презрительная, как она могла?! Чем эта погань купила её? Всё, пулю ему под брюхо, и долой, долой, хоть обратно в концлагерь… Или всё-таки не купил? Оглушил где-нибудь под аркой? Убью выродка…