Сиделка, которую звали Сюсанна, все внимательно выслушала. Ее рука лежала у него на плече. А другая на руке Анни. Потом она медленно попыталась убедить его, что он ничего такого не видел. Она объяснила, что понимает, как он ее любит и как ему ее не хватает, и поэтому он видит именно то, о чем говорит, но что Гренс должен признать, что это невозможно, что этого не было.

Она несколько раз провела рукой туда-сюда.

Но он-то, черт побери, знает, что он это видел!

Эверт Гренс поспешил уйти, он почувствовал, что покоя вновь как не бывало. Когда он подъезжал к центру Стокгольма, Анни все еще была внутри него, и весь остаток дня тоже. Вообще-то Гренс ненавидел опаздывать, и, чтобы отогнать это противное ощущение, взял телефон, лежавший в портфеле, и набрал один из немногих записанных в памяти номеров.

Уже после двух сигналов он услышал протяжный сконский говорок Хермансон:

— Да?

— Как дела?

— Я прочла все, что было. Думаю, я хорошо подготовилась. Я допрошу его сразу после предварительных слушаний.

— Отлично.

— Так зачем ты звонил, Эверт? Что-то еще нужно?

Гренс внимательно следил за впередиидущим автомобилем, надо на время просто забыть, а потом он снова сможет думать об Анни. Сейчас в Каролинской больнице лежит тот финн — возможно, еще один человек, рискующий пополнить ряды тех, кто обречен смотреть на жизнь только через окно.

— Да. Мне нужно кое-что еще. Я хочу знать, кто этот тип.

— Я уже…

— Интерпол.

— Сейчас?

— Я хочу, чтобы его опознали. Должен же он где-то числиться. Такая агрессивность… он наверняка уже не раз такое вытворял.

Гренс не ждал ответа.

— Сходи к Йенсу Клёвье и в контору Интерпола в корпусе «С». Выпытай из него, черт возьми. Возьми с собой фотографию и отпечатки пальцев.

Огестам хотел получить побольше. Вот и получит.

— Мы уже завтра будем знать, кто такой Джон Шварц. Он ведь должен быть в каких-нибудь досье в какой-либо, черт возьми, стране. Я в этом совершенно уверен.

Хермансон потребовалось ровно пять минут, чтобы дойти от своей комнаты до просторного кабинета Йенса Клёвье в корпусе «С». Это было ее первое посещение шведского бюро Интерпола, но, несмотря на это, она хорошо знала того, с кем шла встречаться. Клёвье был одним из многочисленных приглашенных преподавателей в полицейской академии. Ровесником Гренса. Когда Хермансон открыла дверь, он рассеянно кивнул, и она с тоской подумала, что вот снова приходится кого-то беспокоить.

Хермансон положила на письменный стол фальшивый паспорт, а рядом — свежие отпечатки пальцев.

— John Doe.

Клёвье вздохнул:

— Опять?

— Он называет себя Джон Шварц. Возраст, рост, данные в паспорте — все совпадает.

— Это срочно?

— Его дело будет слушаться в ближайшие часы.

Клёвье полистал паспорт, страница за страницей, потом изучил отпечатки пальцев, он что-то напевал, но Хермансон не могла определить что.

— Это все?

— Завтра мы сможем прислать результаты анализа на ДНК. Но нам не хотелось бы ждать до завтра. Гренс совершенно уверен, что он есть в какой-нибудь базе данных.

Йенс Клёвье сложил полученные свидетельства в пластиковый пакет и рассеянно покачал его в руке.

— Как он разговаривает?

— Что вы имеете в виду?

— Он говорит по-шведски?

Хермансон вспомнила, как Джон Шварц, закрыв лицо руками, молчал на заднем сиденье автомобиля, как кричал по-английски в тюремном коридоре, вытянув перед собой руки.

— Он не так-то много и говорил. Но, судя по тому, что я успела услышать, когда мы арестовывали его… да, он говорит по-шведски.

— С акцентом?

— С британским. Или американским. Паспорт-то канадский.

Клёвье улыбнулся.

— Это немного сужает круг поисков.

Он положил пластиковую папку в лоток у компьютера.

— Я разошлю это через пятнадцать минут. Для начала ограничусь англоговорящими странами. Учитывая разницу во времени, на это потребуется несколько часов, но я свяжусь с вами, как только получу первый ответ.

Хермансон кивнула, и он кивнул в ответ. Она повернулась и направилась к выходу.

— Кстати, я согласен с Гренсом.

Он продолжал говорить, когда она уже выходила.

— Этот тип наверняка у нас числится.

На старой каменной лестнице эхом отдавался стук крепких каблуков охранников вперемешку с монотонным криком, который издавал тот, кто называл себя Джоном Шварцем, пока его вели в зал судебных заседаний, расположенный на втором этаже стокгольмской ратуши. Он начал кричать, когда один из охранников застегнул наручники на его худых запястьях, и этот раздражающий, пронзительный, режущий уши звук все нарастал по мере их приближения к залу суда.