Ослабев от тревоги, бессонниц, он прошептал:

– Ах! Если бы только мы остались прежними, я бы не зашел так далеко.

Волнение, так хорошо знакомое стажеру, озарило взгляд Мори.

– Жан, – сказал он, – ничто на земле не умирает безвозвратно. А пока пообещайте мне, что больше не пойдете к Нарбонну.

Он произнес это с таким уважением, что на мгновение молодому человеку показалось, будто бы дружба готова возродиться.

– Позвольте мне отыграться, – воскликнул он, – и я клянусь вам, что больше не буду играть!

– Лучше воздержитесь.

– Не могу. Я слишком много должен.

– Сколько?

– Восемь тысяч, – ответил Жан тихо.

– Послушайте, – сказал Клод решительно. – Я их вам одолжу. Постепенно вы мне все вернете.

Внезапно он побледнел. Грубым, бессознательным движением Эрбийон оттолкнул его. Отвращение, заставившее молодого человека криком заявить о своем несогласии, вновь пробудило в Мори еще более резкое и более определенное беспокойство, которое, как он успел поверить, исчезло навсегда.

В витрине кафе у почты, на главной площади, висело большое объявление. На нем огромными и нескладными буквами было написано, что отныне оно находится во владении «Мадемуазель Памелы из Казино Сент-Мартен».

Эта девица оказалась высокой, грубоватой, но довольно красивой, с густыми, медного оттенка волосами, прекрасной кожей и губами, похожими на губы дикого животного. Она без устали пела томные романсы и игривые куплеты, много пила, а выпивать заставляла и того больше.

Именно туда Марбо потащил Эрбийона на следующий вечер.

С самого порога кабаре все: и шум, и густой табачный дым, и горящие животным восторгом лица – все показалось стажеру отвратительным.

– Что это с тобой?

– Ты же видишь, здесь нет свободного места, – ответил Эрбийон.

– Нет места! – воскликнул Марбо, – я бы удивился, если бы для стариков из 39-й эскадрильи не нашлось места! Хозяйка!

Его мощный голос, перекрыв шум, привлек внимание Памелы, приготовившейся петь. Она медленно сдвинула свои густые брови так, что они почти сомкнулись. Успех развил в ней склонность к нетерпеливости и властности. Мужчины даже таких габаритов, как Марбо, были ей не указ.

Ругательство уже готово было сорваться с ее массивных губ, как вдруг она заметила взгляд Эрбийона. Он был таким красивым и таким печальным (той чувственной печалью, которая всегда действует на женщин), что Памела передумала и спустилась с нескладных подмостков, служивших ей сценой.

– Не засиживайтесь, если пьете одно только красное вино, – заявила она двум сержантам-артиллеристам. – Освободите столик.

– Но мы хотим послушать, – возразил один из них.

– Меня прекрасно слышно и стоя.

Они повиновались ее голосу или, скорее, губам, красным, откровенным.

– Иди сюда, мой славненький летчик! – крикнула Памела.

– Видишь, – сказал довольный Марбо, – стоило мне только захотеть…

К ним подошла официантка. Они заказали спиртное.

Памела направилась к своим подмосткам.

Она пела со строгой и безоглядной искренностью, со страстью, придававшей мощь ее в общем-то заурядному голосу, ее движениям, от которых веяло животной силой.

Зал покорно следовал призыву откликнуться на ее нежность и чувственность. Сквозь медленно колыхавшийся густой дым ее лицо, животное и безмятежное, казалось искаженным, расширенным и надутым; оно напоминало маску.

Из всей публики Эрбийон, вероятно, один старался не смотреть на Памелу. Он испытывал к ее животному началу отвращение, почти что ненависть. Будучи еще слишком молодым, чтобы суметь понять, что в этой девушке он презирал часть себя самого, стажер чувствовал, как в нем растет глухое раздражение, дурной беспредметный гнев.

Он попытался успокоиться при помощи выпивки. Однако его боль была не из тех, что одолевается алкоголем, от него она могла только перерасти в мрачное раздражение.

Когда Памела закончила, раздались возгласы:

– Еще!

– Другую!

– Какой огонь!

Она властно встряхнула своими густыми, с медным отливом волосами и ответила:

– Все пой да пой, а я хоть подохни! У меня вся глотка горит.

Она села рядом со смуглым офицером жандармерии, с претенциозными усами, который с хозяйской вальяжностью ждал ее перед бутылкой шампанского. Позволяя ему ласкать свои красивые пышные плечи, Памела одновременно попыталась поймать взгляд Эрбийона.