На последнем этапе перед началом операции «Барбаросса» немцы завершали подготовку. 20 апреля бывший прибалтийский немец и ярый сторонник программы немецких аннексий на востоке Альфред Розенберг получил сомнительное назначение руководителем оккупационных органов на востоке. В документе, составленном в эти счастливые весенние месяцы, Розенберг наметил программу жесткой германизации обещающих в расовом отношении районов Советского Союза и полуголодного существования остальных, предусматривая полный вывоз продовольственных излишков с Украины в рейх. Сам Гитлер давно понимал двойственное отношение Розенберга к России, и это была одна из причин, по которым он не воспринимал Розенберга всерьез. Так, например, перед войной он как-то заметил Герману Раушнингу, что Розенберг настроен против русских только потому, что они не позволили ему быть русским.

Очевидно, под давлением Риббентропа 28 апреля Гитлер наконец с большой неохотой согласился принять немецкого посла в России — потомственного аристократа графа фон Шуленбурга, чтобы обсудить переданный немецким посольством в Москве меморандум о силе Советского Союза. К изрядной досаде фюрера, посол объяснил, что Германия, скорее всего, была обязана, согласно условиям пакта 1939 года, провести консультации с Россией по поводу вторжения в Югославию, и потому каждая немецкая акция на Балканах была встречена контракцией русских. Что касается текущего момента, Шуленбург подчеркнул, что именно тревога русских относительно возможности нападения немцев подтолкнула их к сосредоточению войск в Прибалтике, но при этом Сталин согласен пойти на дополнительные экономические уступки рейху, чтобы избежать войны.

Согласно некоторым источникам, Шуленбург вернулся в Москву убежденный, что, несмотря на категорическое отрицание фюрером подобных намерений, Гитлер имел четкий план нападения на Советский Союз. Шуленбург рассказал своему коллеге, что с Гитлером бесполезно обсуждать мощь Советского Союза, поскольку у того сложилось собственное представление об СССР, которое он не имеет намерения менять.

В дополнение к усилиям, предпринимаемым во имя мира Шуленбургом, 28 апреля Вайцзеккер написал еще один меморандум, вероятно показавшийся Гитлеру не менее неприятным — в случае, если у Риббентропа хватило смелости его передать. В почти классическом предисловии к кампании «Барбаросса» Вайцзеккер написал: «Если бы каждый русский город, обращенный в руины, был для нас столь же ценным, как потопленный британский военный корабль, я бы стал горячим сторонником германо-русской войны этим летом. Но я верю, что мы победим русских только в военном смысле и, с другой стороны, проиграем в экономическом смысле».

Принимая на веру то, что германская армия будет победоносно наступать за Москву, Вайцзеккер тем не менее предупредил, что, если советский режим выстоит за Волгой, это втянет германскую армию в летнюю кампанию на востоке и в 1942 году. Таким образом, операция «Барбаросса» не только поднимет моральный дух британцев в ближайшем будущем, но и может значительно продлить войну для Германии, вместо того чтобы сократить ее. Какими бы ни были мотивы Риббентропа, подталкивающего своих подчиненных к таким пророческим профессиональным высказываниям, нельзя сказать, что они вызвали потерю интереса Гитлера к нападению на СССР.

Настоящий, а не общепризнанный ответ Гитлера своим дипломатам виден в формальном решении, принятом 30 апреля, начать операцию «Барбаросса» 22 июня. Принятие этого решения неминуемо приближалось после сербского офицерского переворота. Из трех немецких групп армий, предназначенных для действий на русском театре, решающий перевес в силах был отчетливо виден только в группе армий «Центр», нацеленной на Москву. В действительности благодаря Балканской кампании на Украине первоначально ожидался значительный численный перевес русских, а в Прибалтике предполагалось примерное равенство сил противоборствующих сторон. Фельдмаршал фон Браухич ожидал ожесточенных сражений на границе, которые, по его расчетам, могли продлиться до четырех недель, после чего, несмотря на храбрость русских, сопротивление должно было ослабеть. Из соображений секретности переговоры с Венгрией и Румынией о военном сотрудничестве были отложены до последнего момента.

Планы экономической эксплуатации Советского Союза, разработанные под кодовым названием «Ольденбург», были суммированы 2 мая в высшей степени проблематичном заявлении, что Германия сможет продолжать войну еще год, только если Россия будет кормить ее вооруженные силы. «Нет сомнений, — говорилось в весьма откровенном меморандуме, — что много миллионов людей умрет голодной смертью, если мы заберем у страны необходимые нам вещи». Поскольку Германия уже вполне адекватно снабжалась в основном русскими поставками, которые велись на протяжении всего действия русско-германского пакта, истинный мотив такого объяснения, вероятно, был подсказан непреходящим желанием нацистов максимально уменьшить население России в любом случае. Во время большой войны бесконечную череду ненужных жестокостей легко оправдать, что познали на себе многие народы, а не только много испытавшее население СССР.

В советском лагере становилась все более очевидной растущая нервозность русских. Советское правительство, вероятно, уже оставило бесполезные протесты относительно разведывательных полетов люфтваффе над территорией СССР, и аналогичные полеты начались над занятыми немцами территориями. 1 мая советский комиссар обороны маршал Тимошенко публично заявил об опасностях капиталистического окружения. Появилась информация о выступлении Сталина перед выпускниками военной академии, в котором тот сказал, что, несмотря на реорганизацию и переоснащение, Красная армия еще не готова к войне с Германией. Это мнение было аналогично мнению полковника Кребса — нового немецкого военного атташе в Москве. На следующий день Сталин сделал беспрецедентный шаг — отобрал у Молотова пост главы советского правительства, правда оставив ему пост комиссара иностранных дел. Шуленбург понял, что это «невероятное» событие вызвано желанием Сталина любой ценой удержать Советский Союз от конфликта с Германией.

Новые жесты, призванные умиротворить рейх, начиная от отрицания концентрации войск на западе России и заканчивая отзывом советского признания некоторых ссыльных европейских правительств (включая правительство Югославии), показывают, что Шуленбург был прав в своем объяснении советской политики накануне катастрофы. Конечно, было бы преувеличением утверждать, как Черчилль и некоторые другие деятели, что Сталин и его помощники показали себя в это время «самыми всецело обманутыми растяпами Второй мировой войны». Учитывая тот факт, что русские, как и, впрочем, все остальные, слишком долго серьезно недооценивали Гитлера, что еще могло в этот период сделать советское правительство, кроме как оттянуть нападение? Сталин вряд ли мог вынашивать планы нападения на основные части немецкой армии, имея силы, еще не готовые даже к обороне, как бы такой результат ни был желателен для Черчилля. Советским стратегам и тактикам еще многому предстояло научиться в будущем; тем не менее на этом заключительном этапе перёд нападением внешняя политика Сталина и на западе, и на Дальнем Востоке была реалистичной, так же как и эгоцентричной.