Черт, «заспанный день»… Ну, рифмоплет!

Последняя мысль, промелькнувшая у меня в голове, прежде чем я окончательно заснул, была о том, что завтрашний «заспанный» день, похоже, окажется еще более насыщен событиями, чем сегодняшний.

Наутро смотрящий трясущимися с похмелья руками распаковал маляву и долго читал ее, близоруко щурясь и шевеля губами. Слишком долго. В конце концов я не выдержал: — Ну, чего там, Араб?

— Погоди. Не торопи ты меня. Год терпел, потерпи еще децл.

И еще десять минут смотрящий испытывал мое терпение. Потом кликнул застрявшего за каким-то лядом в бараке Блондина, тщательно прикрыл дверь, задвинул запор.

— Такие дела, пацаны, — пробормотал он и уселся за стол. — Ждет вас летом братва. В Кослане готова малина. А до Кослана вас поведет один местный. Из Усть-Цильмы он, так что места эти знает. Охотник, рыбак. Короче, таежник. Мужик правильный, чалился с корешком моим. Тот за него отвечает. Тута вверх по реке в восьми километрах от зоны есть избушка охотничья на другом берегу, так этот рыбак на лето поселится там и ждать будет вас. Легавым, если чего, арапа заправит, будто с бабой посрался и на все лето из дома свалил. Он, в натуре, так и поступит. Если начнут копать под него мусора, все сростется у них. И ксива у этого лесовика выправлена законная. Чистый со всех сторон, так что проводника вашего из избушки из этой никто не турнет. Всяко дождется вас. А как объявитесь, так на сборы всего полчаса. Все у него уже подготовлено будет. Что еще?.. А, да. Отписывает братва, что по всему пути до Кослана наделают схронов с продуктами, так что двигаться будете налегке. Четыреста верст, даст Бог, за неделю пройдете. А там уже встретят.

— Как долго этот абориген будет торчать в своей хижине? — поинтересовался я.

— Говорят же тебе, все лето, — недовольно буркнул смотрящий, сжигая маляву. — Значит, до осени. Но тянуть с соскоком не будем. В середине июля вода в реке самая теплая, вот тогда и рванете.

Да, от температуры воды в Ижме зависело очень многое, потому что по плану побега провести в ней нам предстояло не менее часа и постараться за это время не загнуться от гипотермии. [39]

Ох, непросто же это будет. Непросто…

План был составлен вчерне еще зимой. Уходить мы решили из промзоны. По реке. Более того, под водой.

Всю навигацию — а она укладывалась обычно в шесть месяцев с того момента, когда заканчивался ледоход, и до самого ледостава — три бригады зеков на отделении местного леспромхоза, которое вместе с ДОЗом составляло промзону, [40] занимались составлением сплавных плотов. Всю зиму сюда с делянок лесовозами свозился строевой лес и штабелевался на берегу. А стоило лишь вскрыться реке, как дряхлые речные буксиры начинали тягать вверх по течению длинные вереницы плотов. Двести пятьдесят километров до Сосногорска. До железной дороги, где плоты разбирали, а лесины загружали в вагоны.

Кроме экипажа буксира — два-три речника — груз древесины от самой промзоны сопровождал сплавщик из вольных. Обычно, он устанавливал на одном из плотов маленькую палатку, разводил небольшой костерок, вливал себе внутрь бутыль самогону и дрых до самого Сосногорска, — все равно со сплавной древесиной на реке никаких ЧП никогда не случалось.

И экипаж, и сплавщика я считал одним из самых слабых мест нашего плана. Рано или поздно они нас заметят — как только отплывем подальше от зоны, все равно придется вылезать из воды, чтобы не сдохнуть от холода. И вот тогда, не приведи Господь, кто-нибудь из этих вольняшек решит проявить героизм и поднимет шухер на всю округу. А если у них к тому же окажется ружье — ведь для местных аборигенов это в порядке вещей, брать с собой охотничью двустволку, даже отправляясь на покос за километр от поселка, — то нас повяжут, будто ягнят. Ведь у нас против этой двустволки не будет даже старой волыны. [41]

И Блондин, и смотрящий смеялись над этими моими страхами.

— Ты, Коста, просто не знаешь здешнюю публику, — говорил мне Араб. — Во-первых, в Ижме каждый второй успел побывать на киче. А такие мусорам никогда не сдадут. Во-вторых, основное понятие, по которому здесь живут мужики: «Моя хата с краю». Вы вылезете на плот, и все — и матросы, и сплавщик — с понтом вас не заметят. Отвернутся. Ослепнут. Лишь краешком глаза приглядывать будут за вами. И когда надо будет — а вы им покажете знаками, — подгребут ближе к берегу, чтоб вам поменьше купаться.

Я согласно кивал головой и все-таки дергался. Ведь во всякой деревне есть свой юродивый. А кто нам гарантирует, что мы не напоремся именно на такого — принципиального сельского активиста, который в девяносто первом закопал в огороде свой партийный билет и вот уже почти десять лет исправно выписывает «Советскую Россию» и слепо верит в возвращение коммунистов. И терпеть не может хоть каких-нибудь — хоть малейших — отклонений от буквы закона. Как бы мне не хотелось напороться на подобного типа.

— А вдруг… — никак не мог успокоиться я, а Блондин оглушительно хохотал и хлопал меня по плечу тяжелой ладонью.

— Не на том заморочился, Коста. Ну их всех на хрен, твоих активистов. Говорю же, с этими будет все чики-чики. Ты лучше представь, как мы будем сидеть под этим, будь он неладен, плотом. Дышать через трубочки. Вот это да — геморрой.

Действительно, еще один геморрой.

Сплавные плоты сбивались в четыре наката. Ширина каждого составляла примерно пять, длина — двенадцать метров. Вот под одним из таких плотов мы с Блондином и собирались выплыть за пределы промзоны. Как аквалангисты. Вернее, как простые ныряльщики, потому что акваланг нам достать было негде, и дышать, находясь под водой, мы должны были через алюминиевые трубки, прикрепленные к плоту.