Шрифт:
На обороте:
«Стул 1-го ряда № 12,
5 рублей.
Детский праздник».
На стене комнаты, в которой я работала, и сейчас висят фотографии участников этого спектакля в костюмах героев пьесы. Среди них дети Корнея Ивановича.
В работе Корнея Ивановича никогда не было перерывов. Он как бы держал в своих руках несколько нитей и то вытягивал одну за другой, то параллельно выдергивал две-три сразу, то надолго оставлял их в покое. Но никогда ни одну не выпускал он из виду. Всем, что вошло в его литературную жизнь в первое десятилетие двадцатого века, он занимался потом всю жизнь. Ничто не было в его работе случайным — ни Некрасов, ни Чехов, ни Уитмен, ни Шевченко. В последние годы он как бы подвел итог своим литературным пристрастиям, которые он определил в самом начале своей критической, переводческой, литературоведческой, лингвистической работы. Я назову только первую и последнюю публикации некоторых работ Корнея Ивановича, опуская промежуточные.
В 1904 году появилась первая статья, посвященная Чехову, — в 1967 выходит книга «О Чехове» [15] .
В 1905 году Корней Иванович впервые в России начал переводить американского поэта Уолта Уитмена, — в 1969 году издательство «Прогресс» выпустило книгу «Мой Уитмен».
В 1909 году Корней Иванович написал статью «Спасите детей», — в 1968 году выходит двадцатым изданием книга «От двух до пяти».
Несколько позже первого десятилетия, в 1912 году, Корней Иванович опубликовал статью «Мы и Некрасов», — в 1966 году четвертым изданием напечатано его исследование «Мастерство Некрасова».
15
В 1969 году дополненная книга «О Чехове» находилась в производстве в Детгизе. Вышла в 1971 году.
Корней Иванович любил называть себя «многостаночником» не только потому, что одновременно занимался несколькими темами, но и по объему, охвату работы.
А уж что выходило на первое место, это иногда и не зависело от желания Корнея Ивановича.
Он не давал себе передышки между окончанием одной статьи или книги и началом другой. Они наступали одна на другую, перебивали друг друга, накатывались одновременно по нескольку. М. П. Шаскольская, Т. М. Литвинова, Е. М. Тагер, Р. Е. Облонская, Люда Стефанчук, даже школьницы — моя дочь и Майя Шаскольская — были непременными участниками этих авралов. Марьяна Петровна сортирует письма к книге «Живой как жизнь», Люда Стефанчук выискивает в Ленинской библиотеке нужные материалы, я держу корректуру сборника «Люди и книги», Татьяна Максимовна и Корней Иванович сверяют перевод пьесы Филдинга «Судья в ловушке» с подлинником. Участники этого столпотворения просто разбивали себе лбы и разбегались в разные стороны, оставляя виновника этого вихря в тишине кабинета до следующего аврала. А аврал никогда не заставлял себя ждать, потому что писалась уже новая статья, прибывали новые письма для книги «От двух до пяти», составлялся сборник рассказов Конан Дойля или Марка Твена, приходила из издательства корректура очередного Некрасова или «Высокого искусства» и в углу стола аккуратной горкой лежала вернувшаяся от машинистки рукопись «Современников».
День проходил, как всегда: В сумасшествии тихом,подводил итог минувшему дню Корней Иванович.
Очень часто отвлекали его от работы, которую он считал основной, и, ругая себя за «ничтожный характер», он соглашался писать:
«1. Предисловие к Звереву (по просьбе Клары).
2. Предисловие к фокуснику Али Ваду (по его настоянию).
3. Предисловие к Лидочке по ее просьбе [16] .
4. Фельетончик для Литгазеты по просьбе Кушелева.
5. Плюгавую статейку об Анне Ахматовой (для „Недели“) по просьбе Ахматовой.
6. Комментарии к „Чукоккале“ — „Что вспомнилось“.
7. Внутреннюю рецензию для Банникова» [17] , —
16
К книге Л. Либединской «Зеленая лампа. Воспоминания». М., «Советский писатель», 1967.
17
О книге «Три века русской поэзии».
перечислял Корней Иванович в своем дневнике.
— И это все вместо того, чтобы писать о Чехове, — жаловался он мне.
Когда Корней Иванович писал воспоминания о Владимире Короленко, Александре Куприне, А. Ф. Кони или дополнял новыми фактами ранее написанные (о Горьком, Маяковском, Репине), я часто по его просьбе просматривала дневники, искала в старых записях подтверждений этим фактам. И запомнила встретившуюся мне фразу:
«Я Чехова боготворю, таю в нем, исчезаю и потому не могу писать о нем или пишу пустяки» (1914).
В 1901 году он сделал первую пометку в дневнике:
«А. Чехов как человек и поэт
Ст[атья] Корнея Чуковского».
«Я мог бы написать о Чехове великолепную статью, — признавался в 1904 году Корней Иванович в письме к жене, — но, знаешь, чуть я возьму книги Чехова, я начинаю плакать навзрыд».
Книгу о Чехове он считал книгой своей жизни. И уповал написать о нем объемистый том. Но по разным причинам — личным и литературным — он постепенно остыл к этой книге. Не к Чехову, а к тому, о чем хотел написать. И, не признаваясь себе, успокаивался, когда отрывался к другой работе. Но в душе корил и казнил себя.
«Сволочь я, что не пишу о Чехове».
«…книга о Чехове, которая у меня вся в голове, откладывается в дальний ящик, то есть в гроб, который я вижу до мельчайших подробностей».
Должно было пройти 57 лет, пока коротенькая запись 1901 года воплотилась в небольшую книжку: в 1958 году в Детгизе вышел его «Чехов».
В последние годы Корней Иванович как бы спохватился, что упустил свою Книгу, и все чаще и чаще возвращался к разговору о ней и о Чехове.
Неожиданно он мог спросить:
— Как вы думаете, что значит слово «крыжовник» в переписке Чехова и Мизиновой.
— Да я на него и внимания не обратила.
— Помните: «У нас поспел крыжовник». А написано в ноябре. Какой же в ноябре крыжовник!
Потом он открыл мне, что, по его мнению, скрывается за этим словом…
И записал в дневнике: «О Чехове мне пришло в голову написать главу о том, как он, начав рассказ или пьесу минусом, кончал ее плюсом. Не умею сформулировать эту мысль, но вот пример: водевиль „Медведь“ — начинается ненавистью, дуэлью, а кончается поцелуем и свадьбой. Для того, чтобы сделать постепенно переход из минуса в плюс, нужна виртуозность диалога. См. напр. „Дорогую собаку“. Продает собаку, потом готов приплатить, чтобы ее увести».